Мешуга

Я снова как смог объяснил проблему с набором, и Миша сказал:

— Если хочешь, я подброшу тебя в газету.

— Только если ты позволишь мне заплатить, как обычному пассажиру.

— Ты спятил? Садись!

Такси помчалось на Ист-Бродвей. Мы вылезли, вход в «Форвард» оказался открытым. Лифтер помнил меня еще с тридцатых годов, когда у меня было обыкновение сдавать статьи поздно ночью, чтобы избегать встреч с постоянными сотрудниками газеты, которые получали полное жалованье и были членами профсоюза. Мы с Мишей поднялись на десятый этаж. Наборный цех был открыт и освещался единственной лампочкой. Рама с набором готовой к публикации части моего романа была на столе, а на ней лежала выброшенная за ненадобностью корректура. Я убрал раздел, в котором была ошибка, — к счастью, он оказался в конце — и бросил его в мусорный ящик. Я перечеркнул его в корректуре, отметив на полях, что его следует убрать и попросить печатника заполнить пропуск. Слава Богу, в последний момент невозможное стало свершившимся фактом.

На обратном пути я попросил Мишу во имя нашей долгой дружбы держать присутствие Макса в Нью-Йорке в тайне. В конце концов, после долгого спора и ругани, Миша согласился. Миша Будник, в самом деле, был моим самым старым другом. Он знал меня с тех пор, когда у меня были рыжие пейсы и я носил вельветовую шляпу, кхалет. Его жена, Фрейдл (это она превратила Мишу в анархиста), была моей тайной любовницей. Фрейдл и Миша верили в свободную любовь и считали институт брака устаревшим и лицемерным. Фрейдл отказалась регистрироваться у раввина. Они получили гражданское свидетельство о браке в Кракове, и то только потому, что без него они не смогли бы въехать в Америку. Свои письма ко мне Фрейдл подписывала девичьей фамилией Фрейдл Зильберштейн. В этом смысле она перещеголяла даже известную феминистку Эмму Голдман.

И тут я вспомнил фамилию, под которой Макс зарегистрировался в гостинице, — Зигмунд Клейн.

В девять утра я позвонил Зигмунду Клейну, и ответила Мириам. Услышав мой голос, она вскрикнула:

— Это ты? Ты жив? Я собиралась сообщить в полицию, что ты пропал среди ночи. Что с тобой случилось?

Посреди разговора она разрыдалась. Я попытался объяснить, что произошло, но она была слишком расстроена, чтобы воспринимать какие-либо подробности. «Я сейчас приеду!» — закричал я, и Мириам повесила трубку. Не умываясь, небритый я приехал в «Эмпайр» и поднялся на лифте на восьмой этаж. Мириам в халате и шлепанцах была бледна и растрепана. В глазах у нее была тревога. Я с трудом узнал Макса. Он лежал на кровати с двумя подушками под головой. Его борода стала совсем белой. Когда он протянул мне тонкую пожелтевшую руку, я заметил, что на указательном пальце больше нет кольца с печаткой. Я наклонился и поцеловал его. Он взял меня за плечи и тоже поцеловал. Потом сказал:

— Мне следует сказать «Будь благословен Тот, кто возвращает мертвых к жизни». Это о тебе. Мы оба были уверены, что ты попал в аварию. Что с тобой случилось? Садись.

Я рассказал Максу о моем ляпсусе с Йизкор на Рош Хашана и о неожиданной встрече с Мишей Будником. Глаза Макса заискрились смехом.

— Ну, у тебя будет о чем писать. Я, друг мой, сильно сдал. Однако благодаря Господу еще не готов уступить привидениям. Все пошло плохо с самого начала. Как будто какой-то цадик[125] или колдун проклял меня. Теперь я знаю, почему ты и Мириам не пришли на «парти» Хаима Джоела Трейбитчера, но тогда я не мог представить себе, что с тобой произошло. Матильда утверждала, что ты просто сбежал, заставив меня беспокоиться. Мы оба приехали в Варшаву буквально больными. То, что я пережил их операцию, это — одно из чудес Бога, а они вдруг заявили, что нужна еще одна. Вскоре умерла Матильда, и я не захотел больше оставаться за границей. Здесь, по крайней мере, у меня есть Мириам и ты. И тут пришло известие о самоубийстве Хершеле. Когда я услышал об этом, то понял, что мой собственный конец близок.

— Макс, ты здесь вылечишься, ты будешь здоров как бык, — сказал я.

— Баттерфляй, не позволяй ему отказываться от борьбы, — воскликнула Мириам. — Миллионы людей, больных теми же болезнями, что и он, проходят через это и вновь становятся здоровыми и сильными!

— Может быть, стану, а может быть, нет. Ничто не сохраняется навсегда. Ареле, я не могу больше оставаться здесь. Я лежу и думаю о тех людях, у которых забрал последние деньги, и мне хочется сдохнуть. Надеюсь, ты никому не рассказал, где я. Если они узнают, то слетятся, как саранча, и похоронят меня заживо. Я знаю, что Прива переворачивает землю и небо, чтобы найти меня. Как долго все это будет продолжаться?

— Макс, все кончится хорошо, увидишь, — сказал я. — Думаю, ты остался без денег. У меня есть кое-что, немного, но это лучше, чем совсем ничего.

— И как же это ты заимел деньги? — спросил Макс. — Ограбил банк?

— У меня есть четыре тысячи долларов.

— Я должен четверть миллиона, а не четыре тысячи, — сказал Макс.

— Я предлагаю тебе деньги не для раздачи долгов, а на врача и больницу.