Мещанское гнездо

Дверь скрипит еще раз и гулко хлопает. На какое-то время воцаряется тишина. Одна из ног осторожно водит когтем по льду, вычерчивая на нем непонятные знаки. Где-то в вышине надрывно и хрипло, точно после бронхита, каркает ворона. По расщепленному молнией стволу давно мертвой черной ольхи мерно стучит дятел. Минут через пять или семь к стуку дятла присоединяется чуть слышный костяной стук когтя по льду, становящийся с каждой секундой все настойчивее и громче…

* * *

Дни поздней осени бранят обыкновенно утром, во время завтрака, за чаем с творогом и медом или даже чуть раньше, когда жена только начинает поливать медом творог, надо успеть посмотреть сквозь янтарную золотую струю в окно, на золотые голые прутья малины в саду, на золотую яблоню с одиноким золотым червивым яблоком на самой верхушке и на золотое небо между ветками. Потом, уже над второй чашкой чая с шарлоткой, не переставая глядеть в окно, подумать о том, как убрать мух, которые черт знает каким образом ухитрились пролезть между рамами, уже законопаченными и заклеенными на зиму. Не отконопачивать же обратно и не раскрывать раму, как советует любящая скоропалительные и необдуманные решения жена. Вопрос этот сложный, требующий непростого технического решения. Тут торопливость не нужна и завтра… Ну хорошо, хорошо. Пусть сегодня. Пусть даже сразу после завтрака взять и просунуть в открытую форточку внутренней рамы трубу от пылесоса и ею высосать всех насекомых. Одна беда — шланг короток. Жене придется держать пылесос на уровне форточки, а направлять трубу и считать засасываемых мух… И не забыть, кстати, занести количество мух в журнал наблюдений, сравнить его с прошлогодними и сделать выводы. Жена говорит, что нет ничего проще, чем сделать выводы. Видал я ее выводы. Были бы у этих выводов кулаки — они постоянно дрались бы между собой.

После мух отдыхать некогда — надо надевать теплый халат, шерстяные носки и идти сидеть в кресле у окна над раскрытой книгой, поскольку уже два выходных пропущены и дальше откладывать нет никакой возможности. Поздней осенью хорошо сидеть над толстым романом. Лучше всего для этих целей подойдет «Обломов» или «Обрыв» того же автора. Можно, конечно, сидеть и над «Анной Карениной», и даже над «Братьями Карамазовыми», но «Анну» и, тем более, «Братьев» лучше не читать, а просто держать раскрытыми на коленях и смотреть в окно, как соседская собака облаивает застрявшую в непролазной рыжей грязи белую легковую машину, увозящую на зимовку в город последних дачников.

Как собака устанет и охрипнет, а дачники смогут вылезти из грязи и уехать — надо немедля начинать барабанить пальцами по ручке кресла или по стеклу в ожидании обеда, после которого сидеть над книгой уже нет никакой возможности — только лежать рядом. Лежать долго некогда — из кухни пахнет жареными семечками, которые надо грызть, и не просто грызть, а при этом еще и играть в подкидного, пить чай с кизиловым вареньем и разговорами о том, что в этом году не то, что в прошлом, не говоря о позапрошлом.

После карт хорошо бы как-нибудь развеяться. Пойти, к примеру, в кладовку, найти мешок с сушеными белыми грибами и нюхать их. Можно самих по себе, а можно вместе с рябиновой настойкой, которая стоит… да мало ли она где может стоять. Там теперь уж и нет ее почти. Ну а как нанюхаешься, так уже и вечер на дворе. На ужин глядя, серьезных дел лучше не затевать, но и бездельничать тоже ни к чему. Надо сесть в кресло, сосредоточиться, откашляться и дать себе обещание, что завтра обязательно. Или уж с понедельника, но кровь из носу. После этого заснуть, проснуться к полуночи, поужинать холодными котлетами, винегретом, солеными помидорами, остатками мясного пирога, рябиновки, утренней шарлотки и потом сидеть еще часа полтора в кресле, в полной темноте, над «Обрывом», не в силах не то что уснуть, но даже и вздохнуть поглубже.

* * *

Весенняя, а тем более летняя тишина ничего не боится — ни комариного писка, ни шмелиного жужжания, ни ручьиного журчания, ни пения жаворонка. Летняя тишина — большая, толстая и душная, как стеганое одеяло. Она везде — и в поле, и в лесу, и на берегу заросшего осокой пруда, и в саду, и в гамаке после обеда. Осенняя тишина, особенно та, которая бывает перед первым снегом, — тонкая, прозрачная, как паутина, и очень робкая. Ее может испугать лай собак или даже гул невидимого за облаками самолета[16]. Замечется она по скошенному полю, юркнет в березовый лес или в сосновый бор, заберется там в самый глубокий овраг, навертит на себя дырявых лоскутов тумана и затаится, поминутно вздрагивая от шороха опавших листьев и фырканья ежей-шатунов. Пугливее и беззащитнее осенней хрупкая зимняя тишина — стоит вороне каркнуть, как она сразу вдребезги на миллион мелких сверкающих кусочков.

* * *