Мерзкий старикашка

— Но хоть накидку надо снять, — не согласился я. — Ее исключительно на богослужения надевают.

— Накидку можно, — разрешил Люкава.

Наивный он человек все же…

Я неторопливо, с кряхтением стянул с себя расшитое нитками всех цветов радуги пончо, с минуту еще охал и потирал поясницу, затем аккуратно, нет, очень аккуратно накидку сложил, разгладил, дабы на ткани ни было не морщинки, и только после этого бережно убрал одеяние в тумбу.

Тхритравов секретарь аж подпрыгивал на месте от нетерпения, покуда я этим делом занимался. А сказать ничего не решался: накидка — предмет сакральный, атрибут культа, небрежное с ней обращение граничит со святотатством.

— Ну, пойдем, что ли? — сказал я, закончив с издевательством над ни в чем не повинным Люкавой и прихватив клюку, с которой ходил во времена своего выздоровления. — Не стой столбом, нас отец Тхритрава ждет.

Хм… Это, наверное, очень хорошо, что сильнее Лисапета недолюбливать в монастыре уже не могут, а морды бить тут не принято вообще.

И пошли. Не в настоятелево обиталище, разумеется, — Тхритрава, подобно всем прочим обитателям монастыря, ночевал в самой обычной келье с минимальными удобствами, чудо смирения и нестяжательства всем нам являя. А вот для работы, ну или для встреч тет-а-тет с особо ценными паломниками у него имеются несколько комнат попрезентабельнее, с росписью, статуями, позолотой и образами на стенах. Мебель там опять же удобная, не то что простые монашеские шконки — хорошее такое место для работы и отдыха.

Ой, что это я? Для молитвенных размышлений конечно же!

Отец Тхритрава, меня дожидаючись, потчевал всех троих приезжих князей травяным взваром с какими-то крендельками. Ай-ай, и это до завтрака — ужаснейшее нарушение монастырского устава. Куда смотрит Святое Око?

— Тебе лучше, брат Прашнартра?

Приветствуя меня (простого монаха!), поднялись все четверо, а голос настоятеля был полон такой искренней заботы и приязни… Прослезиться от избытка чувств, что ли?

— Благодарю, отец Тхритрава, я чувствую себя почти здоровым, — самым смиренным тоном (всегда его определял как «благочестивенький гнусняк») ответил я. — Спину вот опять прихватило только.

— А ты не натруждай ее, присядь с нами. — Тхритрава указал на пустующее кресло за столом. — Вот тут уважаемые князья приехали побеседовать с тобой.

— Надеюсь, они ехали не для того, чтобы спросить, о чем мне рыбы рассказывают. — Усмехнувшись себе под нос, я последовал настоятелеву совету и присел.

— А что, правда рассказывают? — не сдержался самый молодой, на вид так лет двадцати, из заезжей троицы.

— В уме ли ты, досточтимый? — укоризненно поглядел на него я. — Где это видано, чтобы рыбы разговаривали?

Остальные два князя ухмыльнулись злорадненько — знать, недолюбливают своего молодого товарища. Ну, это ничего, на вас у меня тоже управа есть, на обоих.

— А кстати, отец-настоятель, — самым невинным тоном поинтересовался я, — коли уж благородные князья возжелали припасть к мудрости нашей братии, они, я надеюсь, вознесли соответствующие жертвы и принесли должные дары? А то помню я их, бывали они у нас уже.

Развернувшись к сидящему справа от меня, я ткнул в его сторону пальцем и требовательно вопросил:

— Вот ты, князь Шедад Хатиканский, года тому два как молил Святое Солнце о благополучном разрешении от бремени своей молодой жены. Какую жертву ты принес?

— Черного барана, — недоуменно ответил тот, тряся своей рыжей бородой.

Да, эти гады бриться моим или подобным кошмаром цирюльника не обязаны. Даже строго наоборот — обязаны только монахи.

В Ашшории вообще социальный статус человека можно легко определить по его прическе и растительности на лице, а вовсе не по одежде и украшениям. Князья носят бороды и распущенные длинные волосы, которые часто завивают; чиновникам и витязям, сиречь безземельным дворянам, волосы завивать запрещено. А бороду, причем недлинную, можно носить лишь находящимся на государевой службе на офицерской должности (и, соответственно, получающим либо жалованье, либо вместо или поверх него деревеньку в ненаследуемое оперативное управление и хозяйственное ведение), в прочих же случаях только усы дозволяются. Клир бреется гладко, длинные волосы заплетает в косу. Купцы и лавочники с трактирщиками усы носят, но вот волосы дальше середины шеи им отпускать нельзя — биты будут палками. Зато поставщикам царского двора из их числа можно отращивать бакенбарды. Городским работягам растительность на моське заказана напрочь, а рекомендуемая стрижка — «под коленку», на чем сословие брадобреев (натурально носят оселедец) неплохую деньгу зашибает. Крестьяне — ну, это отдельная песня. С одной стороны, на каждый хутор парикмахеров не напасешься, с другой — и уравнивать сельский пролетариат с князьями как-то некошерно, потому бороды им разрешены, только хлебопашцы их в косу заплетать обязаны в знак смирения, ну и прическа исключительно «под горшок». Так-то вот, целая система.

А одежку каждый себе по деньгам выбирать волен, хотя тоже имеются кой-какие ограничения и в этом плане.