Мертвый шар

В гостиной все было по-дружески непринужденно. Господа болтали о милых пустяках, а именно о развитии бильярда и криминалистики. Неприятный юноша снова испортил дело. Наклонившись к Лебедеву, шепнул что-то, после чего Аполлон Григорьевич мило улыбнулся, попросил прощения, подхватил чемоданчик и удалился по коридорчику. А вот удивленному, хоть и проснувшемуся Бородину потребовалось трижды повторить, чтобы собрал всех домочадцев здесь и срочно. Именно – срочно.

Первым, как ни странно, объявился Орест. Зевая сладко и протяжно, смерил гостя осуждающим взглядом и бухнулся в кресло. Аглая вышла из комнаты, запахнувшись платком, даже не кивнула, забилась в угол. Филомену Платоновну Нил вывез сам. На фоне деревянного трона с небесными сферами дама выглядела, как всегда, подтянутой и ухоженной.

– Тонька девалась куда-то, – сообщил Бородин. – Во дворе нет.

– Ничего, без нее, – Родион развернул листок. – Прошу внимания. Зачитываю вслух: «Жизнь мне теперь не мила, потому как сгубила себя любовью. Любовь моя к Нилушке всему виной. Не жалею ни о чем. Но только совесть житья не дает. Прощайте и простите меня. Прошу никого не винить. Не поминайте лихом, ваша Тонька».

Тишина на самом деле показалась мертвой, мертвее не бывает.

– Это что такое? – удивился Нил.

– Предсмертное письмо вашей кухарки. В нем она объясняет, что сегодня ночью ее так замучила совесть от неразделенной любви к своему барину, то есть к вам, что готова свести счеты с жизнью. Орудие самоубийства – пузырек мышьяка, съеден дочиста.

Бородин поискал защиты у домашних, но Аглая сжалась под платком, Орест тупо хлопал глазками, а матушкин затылок был недвижим.

– Да вот сами прочтите. – Протянув листок, Родион шагнул вперед, но так неудачно, что зацепился носком и с размаху хлопнулся на ковер. Вышел ужасный конфуз. Барахтаясь, как карась на сковородке, Ванзаров никак не мог встать, пока его не подхватил Нил. Костюм испачкал не хуже уличного попрошайки, хорошо не порвал. Кое-как отряхнувшись и рассыпаясь в извинениях за неловкость, юноша покраснел, но все же спросил:

– Почерк узнаете?

Промолчали дружно. В самом деле, кому интересен почерк кухарки.

– Что, господа, думаете обо всем этом?

Господа думали немного. Филомена Платоновна закрыла лицо платочком и мелко тряслась от плача. Аглая не шевелилась. Только Орест легонько присвистнул.

– Да что же это такое! – вскричал Бородин, схватился за голову так, что халат распахнулся, обнажив мощную грудь с неприличными подштанниками, выскочил из гостиной.

– Боже мой, за что… За что на нас такое… – прошептала госпожа Бородина, все же не уточнив, что именно такое. – Аглая, умоляю, увези меня отсюда.

Не препятствуя женщинам, Ванзаров подошел к Оресту:

– У вас соседняя спальня. Что-нибудь слышали ночью?

Лакей скорчил обезьянью гримаску:

– Вот еще! За день так набегаешься. Сон у меня крепкий. Бессонницей не страдаю.

Легкий перегар намекал на истинную причину.

Из коридора поманил Лебедев. Криминалист был слегка возбужден, как хорошая гончая, взявшая след. Пошептавшись с Родионом, бурным шипением отреагировал на просьбу юного друга, все же согласился и только спросил:

– Это что за кинед [9]расселся? Неужто наш славный бильярдист… того?

Защищая мужскую честь Бородина, Родион не старался говорить тихо, а довольно явно определил слугу в «обнаглевшие мерзавцы». Вовсе не лакеи. Как известно, мерзавцы профессию не выбирают. Мерзавцы везде на своем месте.

Бородин вернулся в гостиную, откровенно занюхивая горе рукавом. Рявкнув на Ореста, согнал с кресла, плюхнулся и обмяк:

– Сколько же можно….

Еще раз поторопив Лебедева, Родион устроился напротив:

– Что вас больше всего опечалило в этом происшестви?

– А? – Бородин поднял слегка осоловевшие глаза.

– Чего больше всего жаль – незамеченной любви кухарки или ее саму?

– Ванзаров… Вы… Вы… Не человек, а машина стальная… Как же можно так… Это ведь мучительно… Понимаете: мне больно.

– В таком случае следовало обращаться к приставу. Я к вам не вызывался. – В голосе строгого юноши действительно блеснула сталь. Вот так-то.

Бородин сник окончательно и только пробормотал:

– Простите. Все путается. Не понимаю, что происходит. Уже третья кошмарная смерть.

– Вполне прозаические смерти. Один несчастный случай, одно умирание во сне от физиологических причин, теперь – самоубийство. Виновных нет.

– Ничего не понимаю… Постойте, Аполлон Григорьевич, куда же вы?

На бегу Лебедев пробормотал что-то о срочном вскрытии и был таков.

– Ужасно занятой господин, – доверительно сообщил Ванзаров. – Вечно спешит. И я, пожалуй, пойду, будем прощаться окончательно. На этом все.

– То есть как? – Вчерашний вальяжный бильярдист выглядел хуже побитой собачонки. Но стальное сердце Родиона молчало. – Вы бросаете меня?

– Мне делать больше нечего. Так и доложу полицеймейстеру.

– Родион Георгиевич! – натурально взмолился Нил. – Пощадите!

– Против рока полиция бессильна. Что же от меня хотите?

– Не знаю, что происходит, но я… боюсь за свою жизнь. Помогите!

Кажется, этого Родион и ждал. Склонившись над растерзанным чемпионом, тихо, но отчетливо приказал: