Мертвый язык

— Возможно, дружок, что и совесть, коль скоро ей отведена в нас роль оценщика достойного и недостойного. Но надо ясно отдавать себе отчет, что, раз ненависть — это тоже любовь, то, значит, любовь может быть грубой, разящей или даже жестокой. Разумеется, в том случае, когда нельзя иначе. Значит, при необходимости ты можешь ткнуть человека мордой в то дерьмо, в котором он сидит, но после должен непременно выдернуть его оттуда за уши и показать, где свет. Если ты этого не сделал, а только ткнул мордой в дерьмо — это не любовь. Твоей рукой водило царство злобы. Его правило — жить-поживать и других пожирать. И еще… Когда ты указываешь выход сидящему в дерьме, необходимо, чтобы он тебя понял. И это уже зависит не от него, а только от тебя. Ты обязан сказать такие слова, чтобы не осталось сомнений в том, что ты прав и что тобой движет любовь. Если в тебе нет таких слов — не трогай человека. А тот, кто тронул, — мудозвон. — Тарарам замолчал в некотором смущении. Егор налил водку в рюмки и открыл бутылку кваса. Разрешив свое смущение новой затяжкой, Рома продолжил: — Но не беда, если что-то не выходит. Главное, помнить — все, что сделано без любви, не нужно человеку. Поэтому, раз у тебя что-то не ладится, но по жизни тобой движет любовь, не отчаивайся — просто ты искал себя не на своем месте. Ведь известно, как это бывает, — делаешь что-то, и вроде получается, вроде хвалят, вроде кадят фимиамом, а потом вдруг понимаешь, что все это фуфло, и сам ты фуфло, и ни черта ты толком не умеешь. Но это же не обидно, когда ты сам до этого дошел! Ни в коем случае не обидно. Это же честь для тебя — понять, что ты фуфло! Ведь у человека душа вырастает в тот миг, когда он честно признается себе, что занимался не своим делом, что нужно идти дальше, идти и чутко прислушиваться к внутреннему шепоту, чтобы изнутри себя увидеть — что же здесь мое. И пускай — больно. Ведь когда душа болит, значит, она работает. А если она работает, то ты непременно допрешь: твое место там, где не хватает честных людей, а их не хватает везде, поэтому ты обязательно где-нибудь себя найдешь.

— А если не найдешь? — усомнилась Катенька. Она уже почти смирилась с тем, что слов любви сейчас не услышит, отчего на лице ее появилось переживание в виде пары морщинок на лбу.

— Значит, любовь не двигала тобой. Значит, в том, что ты делала, не было ни любви, ни ненависти, которая тоже любовь. А было то, на чем держится бублимир, — очарование грехом, соблазненность пузырями фантомной жизни, хладнодушие и сладостное прозябание в луже отменного дерьма.

— Ну вот, ткнул мордой, — надулась Катенька. — Теперь — давай, тащи за уши к свету.

— Помнится, я сама говорила, что любовь — это закон. Ты возразил. И я подумала: действительно, нельзя же жить одной любовью, — призналась Настя, и бутылка кваса в руке Егора дрогнула. — Ведь это все равно, что питаться одной солью.

— Верно, — стряхнул в пепельницу пепел Тарарам. — Чистым веществом любви невозможно жить. На деле к нему всегда что-нибудь примешивается. Любовь, скажем так, — тональность, определяющая нота, вокруг которой на разных инструментах играется музыка жизни со всеми ее затейливыми вариациями. Это просто одна из великих сил жизни. Самая великая. Та дорога, по которой тебя ведет душа, как мать ведет ребенка за руку.

— Но согласись, — Егор наклонил бутылку, и шипящая струя кваса ударила в стакан, — часто дорога любви становится дорогой разрушения. Согласись, и давай, наконец, выпьем! Или у тебя сегодня не день рождения?!