Мертвый час

Но у тех помещиков, чьи крестьяне до реформы находись под залогом[42], из этих процентов вычли сумму долга. Получили они сущие копейки.

– Пересчитав первую выплату, я расплакался. – Даже сейчас, по прошествии почти десятилетия, на глаза Четыркина навернулись слезы. – Подумал-подумал, продал остатки земли, чертовы свидетельства тоже продал, а вырученные средства пустил в оборот. Коммерсантом задумал сделаться. Счел, что занятие сие проще пареной репы: тут купил, здесь продал. Оказалось, нет. Там недоплатили, здесь обманули, что-то стухло, что-то прокисло… Одним словом: выпустили меня в трубу[43]. Попробовал жить куртажом[44], опять же прогорел. Кабы Юленька не зашла в полпивную[45], сгинул бы друг Четыркин.

– Куда она зашла? – переспросила Сашенька, решив, что ослышалась.

И без того недоумевала: что, простите, связывает красивую, статную, явно с достатком Юлию Васильевну и сомнительного Глеба Тимофеевича? И вот, здрасте, в полпивной они встретились. Что позабыл там Четыркин, понятно, горе заливал, но с какой целью туда зашла его будущая жена?

Юлия Васильевна рассмеялась:

– Вы не ослышались, Глеба Тимофеевича я встретила в полпивной. Однако искала там не его, а приказчика, что траченную молью шубу мне продал. И вдруг, в табачном дыму, прямо как в сказке, увидела свою девичью мечту. Когда-то в Брянске на первом своем балу влюбилась с первого взгляда в красавца-драгуна. Как он танцевал! Как строен был и хорош собой!

«Какая романтичная история», – решила Сашенька и тут же полезла с расспросами:

– А вы, Глеб Тимофеевич? Юлию Васильевну узнали?

– Ну… Не сразу. Она изменилась, лучше стала. Разве может отроковица сравниться со зрелой дамой?

– Рад видеть вас в добром здравии, – окликнул их мужчина, подымавшийся по лестнице в Нагорную часть.

– Волобуев, ты разве не в Петербурге? – раскрыл объятия Четыркин.

– Зуб заболел. Пришлось идти вырывать, – мужчина сухо расцеловался с Глебом Тимофеевичем, однако с видимым удовольствием облобызал ручку его жене.

– Сочувствую, это так больно, – посочувствовала Юлия Васильевна.

– Вовсе нет. Жид-дантист меня усыпил последним достижением современной науки, называется «хлороформ». Понюхал и заснул, – пояснил Волобуев. – А кто ваша прелестная спутница?

– Княгиня Тарусова, наша новая соседка, – засуетился Четыркин. – Граф Волобуев, мой друг.

– Припозднились вы, ваше сиятельство. Многие с дач уже съезжают, – заметил граф, целуя ручку.

– Пусть съезжают, нам больше места останется, – пошутила Тарусова.

Волобуев для своих пятидесяти с гаком выглядел замечательно. Строен, высок, даже шевелюра, редкая гостья в столь почтенном возрасте, и та в наличии.

– И кого из Тарусовых вы осчастливили? – спросил он Сашеньку с улыбкой.

– Дмитрия Даниловича, – снова встрял Четыркин. – Помнишь, в прошлом месяце громкое дело…

– Вот как? – усмехнулся чему-то своему Волобуев. – Княгиня, мы по пятницам принимаем, так что прошу.

– Спасибо, непременно.

– Как здоровье графини? – осведомилась Юлия Васильевна.

– Лучше, в сад сегодня вышла.

– Поклон передайте.

– И от меня. А что суд? Назначен? – спросил Глеб Тимофеевич.

– Назначен, – сквозь зубы бросил Волобуев, всем видом показав, как неприятен ему этот вопрос. – Простите, тороплюсь.

Быстро раскланявшись, граф ушел.

Глава третья

– Что за суд? – спросила Сашенька, когда Волобуев скрылся.

– Разве не слышали? – изумился Глеб Тимофеевич. – Только о нем и говорят.

– Дорогой, – словно глупого ребенка, позабывшего урок, укорила мужа Четыркина. – Позволь напомнить, что княгиня приехала вчера. Откуда ей знать? Это для Рамбова ограбление Волобуевых событие века, в Петербурге о нем и не слыхали.

– Тогда вам свезло. Из первых уст узнаете. Самовидцем оказался, – похвастался отставной капитан. – Случайно, конечно. Дело было так: в очередную пятницу…

– Постой, Глеб, постой. Не с того. Начни с предыстории. Иначе ее сиятельство не поймет.

– Ну, раз начальник штаба велит с предыстории, вынужден подчиниться, – Глеб Тимофеевич снял пенсне, подышал на стекла и протер их носовым платочком. – Значится, так. Анастасию Андреевну, дочь Волобуевых, красавицей не назовешь. Скорей наоборот.

– Что ты несешь? – фыркнула Юлия Васильевна. – Разве можно так про молодую женщину?