Мертвый час

Девица пошла к двери. Выговский знаками пытался показать князю, что надо бы с ней рассчитаться за отработанные дни.

– Постойте, – окликнул Лизу Тарусов. – Должен вам за службу. Вот десять рублей.

Лиза обернулась:

– Что вы, князь? Разве я гулящая? Ласкать ваше сиятельство было для меня честью. Не вы – я вам должна. И будьте уверены, рассчитаюсь.

У князя сжались кулаки. Он крикнул камердинеру:

– Тертий! Проводи. И больше не пускать.

Когда дверь на лестницу захлопнулась, Тарусов принялся мерить ногами кабинет. На втором или третьем круге Антон Семенович кашлянул:

– Мне, пожалуй, пора…

– Что? Нет! То есть конечно. Но сперва выпьем. Заодно расскажу про мой арест…

От дома Тарусова Лиза пошла на Фурштатскую, зашла в меблирашки, где случилась их с Тарусовым любовное свидание, отыскала коридорного, что открывал им комнату, и спросила:

– Красненькую хочешь? – и для убедительности показала ассигнацию.

Коридорный в ответ облизнулся.

В «Европе» Лизе нравилось, но жить там постоянно было не по карману. Потому она сняла на Кирочной двухкомнатную квартирку (вчера они с Выговским отпраздновали там новоселье). Поужинав наскоро в кухмистерской, Лиза пришла домой и от отчаяния завалилась спать. Около полуночи ее разбудил настойчивый звонок. Кутаясь в шаль, она подошла к двери и спросила:

– Кто?

– Тоня, – ответили заплетающимся языком.

Лиза открыла. Выговский едва держался на ногах.

– Доброй ночи, ваша светлость.

– Где ты так надрался?

– С Тарусовым. Заливали его горе.

– Это горюшко не горе. Горе у него случится завтра. Заходи.

К обеду некстати явился Данила Петрович. И всю трапезу мешал Дмитрию Даниловичу думать над сложным оборотом в исковом заявлении. Покончив с десертом, младший Тарусов поднялся из-за стола и невежливо намекнул:

– Прости, отец, но мне надо работать.

– Но ты даже не выслушал меня.

– В другой раз.

– А где милая мадемуазель, твоя помощница?

– Она оставила службу.

– Как жаль. Такой цветочек. Счастье тому, кто его срежет, – Данила Петрович подмигнул сыну, тот отвернулся. – Ба! А я ведь ей пять рублей должен. Точно. Надо вернуть. Говори адрес.

– Знать не знаю.

– Бедная девочка! Наверняка та пятерка была у ней последней. Иначе зачем бы ей служить? Надо разыскать ее и вернуть.

– Вот и займись.

– Непременно. Но сперва дай пять рублей, иначе что я ей верну? Ты ведь знаешь мои стесненные обстоятельства…

Дмитрий Данилович со вздохом полез за портмоне.

– И красненькую прибавь. Придется ехать в адресный стол…

– Помилуй, справка стоит копейки.

– А извозчик туда-сюда? А вдруг несчастное дитя живет в каких-нибудь Тайцах? Так что не торгуйся.

Выговский взялся проводить старика до двери и в коридоре шепнул ему адрес – ведь Лиза лишь вчера сдала паспорт старшему дворнику, вряд ли ее данные добрались до адресного стола. Тарусов-старший в благодарность пожал ему руку.

Вечером, когда Антон Семенович ушел, принесли два письма. В первом Тарусов обнаружил копейку и крохотный листок с надписью: «Оцени себя и пришли сдачу».

Сразу отлегло от души. Считал Лизу умной, тонкой, а она… Обычная провинциальная мещанка с пошлыми шуточками.

Во втором… Сперва Тарусов прочитал исписанный неграмотными каракулями листок, подписанный коридорным меблированных комнат, что на улице Фурштатской, Иваном Нестеровым. Тот сообщал «дарагой книгине» о визите в их заведение влюбленной парочки, случившемся в среду. Несмотря на вопиющую орфографию, было понятно, что письмо диктовал человек грамотный и не чуждый стилю. Парочка была превосходно описана и легко узнавалась. Далее Нестеров сообщал, что «галупки» пробыли в заведении два часа и, судя по следам на простыне, занимались… Вероятно, предложенное Нестеровым крепкое словцо настолько понравилось Лизе, что было вставлено в письмо. Однако здесь его не приводим, так как в сочинениях, дозволенных цензурой, оно недопустимо.

У князя задрожали не только руки, задергались и заходили ходуном все части тела. Отложив письмо Нестерова, князь из того же конверта вытащил второй листок. Там было одно слово, написанное рукой Сашеньки: «Прощай!»

Глава двадцать вторая

Наступил сентябрь, и природа перед долгим морозным сном затеяла обычный свой карнавал: набивший за лето оскомину зеленый цвет словно в калейдоскопе сменился на желто-красный, рябины надели алые сережки, а боярышник – пурпурные, крепыши-боровики затеяли прятки с грибниками, а легкий ветерок – танцы с шуршащими листьями, на ветках озабоченно обсуждали путь на юг птицы, а солнышко, будто застенчивая невеста, то и дело скрывалось за тучи.

Дачников в Ораниенбауме поубавилось. Поубавились и цены: что на продукты, что на жилье. Карл Густавович Мейнард, обрадовавшись, что Сашенька остается на сентябрь, скинул ей аренду вдвое.