Мертвые девушки

Я увидел, что она идет по дорожке между тополями, и глазам своим не поверил. Эта женщина, одетая в черное, с лаковой сумочкой в руке, не могла быть Серафиной. Похожа на нее и одета так же, но это не могла быть она. И все-таки у меня задрожали колени. И я подумал: «Неужели я до сих пор ее люблю?».

Я стоял возле ларька с газировкой и ждал полудня, чтобы встретиться с одним сеньором из финансового ведомства, который мог простить мне кое-какие налоги. А женщина идет себе да идет по аллее, и чем ближе подходит, тем больше похожа на Серафину. Чтобы взять себя в руки, я стал думать: этого не может быть, потому что Серафина живет в другом городе, и ей нечего делать в Пахаресе. Она подходит еще ближе и тоже думает, как потом рассказала: не может этот парень возле ларька быть Симоном. Когда я разглядел скуластое лицо, раскосые черные глаза и гладко зачесанные волосы, было уже поздно. Серафина собственной персоной, и я попался.

Она направилась прямо ко мне, растянула рот, как в улыбке — я даже сломанный зуб разглядел, — и влепила мне пощечину.

Я не шелохнулся, а она развернулась и пошла прочь. Я посмотрел по сторонам, есть ли свидетели моего позора, но не заметил никого, кроме ларечника — тот отвел глаза и, ковыряясь ложкой в банке, сделал вид, что очень занят. Если бы он засмеялся, я бы начистил ему физиономию, но он не засмеялся, поэтому мне ничего не оставалось, как повернуться и пойти в другую сторону.

Все получилось, как обычно: она мне напакостила, и я же чувствовал себя виноватым. Я забыл пощечину, как забыл все, что случилось два года назад, например, ее шашни с проезжим агентом, носок, который нашел под кроватью. В голове крутилась одна мысль: жить не могу без Серафины, я ее бросил, но, если бы она меня простила, мне больше ничего в жизни не надо.

Я слонялся по кривым закоулкам — солнце пекло, мухи жужжали, потому что стоял июнь, — и твердил себе: «Она тебя еще любит, раз дала пощечину».

Я жалел, что не упал на колени и не стал вымаливать прощение за то, что сбежал от нее. «Я хочу к тебе вернуться», — вот что нужно было сказать. А я стоял и молчал, когда она подошла, и не стал ее догонять. Я был уверен, что теперь упустил ее навсегда и очень горевал.

С такими мыслями я добрел до перекрестка. Повернул голову посмотреть, нет ли машин, и увидел ее. В сотне метров от меня она шла, не спеша, как ходят, когда нечего делать, просто чтобы убить время. Серафине тогда уже исполнилось тридцать восемь, но издалека она казалась девчонкой. Она заглянула в кондитерскую, перешла улицу, столкнулась с прохожим, который тащил какой-то мешок, и только я подумал, что лучше мне идти своей дорогой, пока она меня не заметила, как тут-то она меня и заметила.

И опять я ничего не сделал, просто стоял и ждал.

Она подошла и спрашивает:

— Что ты делаешь в Пахаресе?

Я сказал, как есть: приехал повидать одного сеньора, который может скостить мне налоги.

— И я за тем же, — говорит.

Казалось, что наша встреча на этой улице, в этом городе, в этот час была делом самым обычным. Как будто я не бросил ее со скандалом два года назад, как будто она не встретила меня пощечиной двадцать минут назад. У нас с самого начала так было. Я никогда не знал, чего от нее ждать.

Мои часы показывали больше двенадцати. Только я хотел предложить ей пойти вместе к тому сеньору, который мог простить нам часть налогов, как она говорит:

— Отведи меня в гостиницу.

Губы у нее были накрашены какой-то странной помадой, вроде фиолетовой.

Из гостиницы Торгового дома мы не выходили до восьми вечера, проголодались и пошли ужинать в ресторан — тот, что в крытой галерее. Серафина торопилась в Педронес, а моя подружка, с которой я тогда жил, уже наверняка беспокоилась за меня в Сальто-де-ла-Тукспана. Но после ужина, вместо того чтобы проститься и ехать каждый по своим делам, мы пошли в гостиницу и пробыли там до утра.

Если бы я проснулся и сразу поехал домой, эта встреча с Серафиной стала бы одним из приключений, о которых почти не вспоминаешь и не рассказываешь. Но я не поехал домой. Открыв глаза, я вспомнил женщину, с которой тогда жил, представил себе, как она убивается, уверенная, что я лежу где-нибудь на шоссе весь в крови, и совсем расхотел ее видеть. Я надел рубашку, выглянул в окно — на площади росли лавры и пели скворцы. Потом посмотрел на кровать, на спящую Серафину, и решил ее разбудить.

Я подождал, пока Серафина умоется и оденется, а когда она села перед зеркалом плести косу, то ее отражение было совсем не похоже на ее лицо — я это и прежде замечал. Тут мне вспомнились старые добрые времена, я расчувствовался и говорю:

— Подвезу тебя до Педронеса.

Но в Педронес она уже не торопилась. Спешка прошла. Она ехала в Сан-Педро-де-лас-Корьентес на обед к своей сестре Арканхеле. Я не хотел с ней расставаться и сказал:

— Ну, так подвезу тебя до Сан-Педро.