Мертвая зыбь

Номерок в руке, место в очереди. Только день неправильный. Ей не хотелось бы, чтобы Йенс вернулся именно сегодня.

Она бессильно опустилась на стул и открыла глаза. Все та же тьма за окном, тусклый свет фонарей. Посмотрела на телефон. Поднялась и встала рядом. Ждала звонка, но телефон молчал.

Только для тебя, Йенс.

Посмотрела на приклеенную много лет назад записку над хлебницей и набрала номер.

Отец ответил сразу.

– Герлоф Давидссон.

– Это я.

– Да-да… Юлия…

Он молчал. Юлия набрала полные легкие воздуха.

– Мне не следовало бросать трубку…

– Да…

– Это не поможет…

– Все бывает.

– Как у вас там погода на Эланде?

– Холодно и пасмурно, – сказал Герлоф. – Я сегодня даже не выходил из дома.

Он опять замолчал. Юлия перевела дыхание.

– Почему ты звонил? Что-то случилось?

Он ответил не сразу.

– Да… кое-что случилось… Но я ничего точно не знаю, – поспешно добавил он. – Не больше, чем раньше. Но кое-что случилось.

И я ничего не знаю, подумала Юлия. Прости нас, Йенс.

– А я-то думала… что-то новое.

– Я все время об этом думаю. Нам надо кое-что сделать.

– Сделать? Зачем?

– Чтобы идти дальше… Можешь приехать? – быстро добавил отец.

– Приехать, чтобы идти… очень заманчиво. Когда?

– Как только сможешь. Ты можешь понадобиться.

– Я же не могу просто так сорваться и ехать. – Она постаралась, чтобы этот аргумент прозвучал достаточно веско.

А собственно, почему бы и нет? Она надолго на больничном.

– Скажи хотя бы, в чем дело.

Отец долго молчал.

– Ты помнишь… ты можешь вспомнить, как он был одет в тот день?

В тот день…

– Да…

Она сама одевала Йенса утром того дня. Только потом сообразила, что одела его по-летнему, хотя на дворе была уже осень.

– Короткие штанишки, желтые… и красный хлопковый свитерок, – сказала она. – С Фантомом. Он ему достался от двоюродного брата, знаешь, такие картинки, которые можно переводить утюгом на ткань…

– А обувь?

– Сандалии… Коричневые кожаные сандалии на черных резиновых подошвах. Ремешок на правом оторвался, у большого пальца, на левом тоже еле держался… у него всегда так к концу лета. Я пришила – не покупать же новые, за зиму вырастет…

– Белыми нитками?

– Да, – быстро ответила Юлия и тут же задумалась. – Да… мне кажется, нитки были белые. А что?

– Старый сандалик лежит у меня на столе. Правый. Ремешок пришит белыми нитками… По размеру как раз на пятилетку. Говорю с тобой и смотрю на него.

У Юлии закружилась голова. Она прислонилась к разделочному столу, чтобы не упасть.

Герлоф продолжал что-то говорить. Но она положила трубку на рычаг и вдавила ее что было сил.

Номерок в очереди… скоро выкликнут ее имя.

* * *

Минут через десять она подняла трубку и вновь набрала номер Герлофа. Он ответил после первого же сигнала, словно дожидался ее звонка.

– Где ты его нашел? Где? Герлоф?

– Это все не так просто… Ты же знаешь… я теперь не так легок на подъем, Юлия. И с каждым днем все хуже и хуже. Потому-то я и прошу тебя приехать.

– Не знаю… – Юлия закрыла глаза, прислушиваясь к таинственному телефонному молчанию. – Не знаю, смогу ли я…

Она увидела себя. Вот она идет по каменистому берегу, осторожно поднимает маленькие белые косточки и прижимает к груди…

– Может быть, может быть, может быть…

– Что ты помнишь?

– Помню?

– Что ты помнишь из… того дня? Что-то… что-то особенное? Прошу тебя, подумай.

– Помню, что Йенс пропал. Он…

– Я говорю сейчас не о Йенсе. Что еще ты помнишь?

– Я тебя не понимаю.

– Помнишь туман? В тот день в Стенвике был туман.

Юлия помолчала.

– Туман… Да… туман.

– Подумай о тумане. Попытайся вспомнить туман.

Вспомнить туман… и вспоминать не надо. Туман – непременная составная часть всех ее воспоминаний об Эланде. Но не такой густой, как в тот день…

Конечно, она помнила тот туман. Густые туманы на севере острова – редкость, разве что иногда, осенью, натягивает с пролива. Холодные, липкие морские туманы.

Но что случилось в тумане в тот день?

Что случилось, Йенс?

Эланд, июль 1936 года

Человек, принесший впоследствии столько горя на Эланд, в середине тридцатых годов был десятилетним мальчиком, и звали его Нильс Кант. Загорелый, в коротких штанишках, сидел он на круглой скале и размышлял, что все вокруг – и большой дом на обрыве, и лодочный сарай, и каменистый берег, и огромное море, – все это его.

Это все мое.

Что правда, то правда – родне Нильса и в самом деле принадлежат бесчисленные земельные наделы на севере Эланда. Семья Кантов владела этими землями столетия, и, когда отец Нильса умер три года назад, мальчик понял, что должен управляться со всем этим огромным наследством сам.

Не то чтобы Нильс тосковал по отцу. Высокий, молчаливый и строгий, тот мало обращал внимания на детей, а иногда и поколачивал Нильса. Теперь в вилле над обрывом его ждала только мать, Вера. Так даже лучше.