Мертвая зона<br />(Повести)

Ночные дежурства до войны памятны были Сергееву прохладой и тишиной, перспективой улиц, свободных от движения и машин. Прозвенит где-нибудь трамвай, донесется с Волги пыхтение и шум дизелей теплохода, протарахтит по булыжной мостовой грузовик или прошелестит с шипением шин по асфальту легковушка — и снова все тихо… Только с железнодорожной станции всю ночь напролет доносится по громкой связи голос диспетчера, иной раз не сдерживающего эмоций и не стесняющегося в выражениях, — там от зари до зари формируют и отправляют поезда, мешая спать всем живущим в ближайших кварталах…

С началом войны все стало иным, не только чужим и чуждым, но подчас враждебным. Улицы и транспортные магистрали города как набухшие, перегруженные до предела вены, покрытые узлами и незаживающими трофическими язвами. Железнодорожная станция и вокзал — встревоженный муравейник, не успокаивающийся ни днем, ни ночью. Запах нечистот устойчиво смешался с запахом дезинфекции — йода и карболки, гниющих ран, несвежих бинтов. Несмолкающий гул голосов, мелькание лиц, бесконечное движение людей, то снующих во все стороны на привокзальной площади, то накатывающих волнами к поездам и машинам, чтобы ехать в неизвестное «дальше», — все это становилось плохо управляемой массой, которая, словно намеренно, стремилась смести со своего пути тех, кто по долгу службы обязан был поддерживать во всей этой сумятице какой-то порядок.

С горечью Сергеев подумал, что сейчас там, на западе, здоровые молодые мужчины с оружием в руках насмерть бьются с врагом, а он, старший уполномоченный областного управления НКВД, должен всего лишь регулировать отношения в этом человеческом муравейнике на станции и улицах города, на переправе через Волгу, вылавливать бандитов и жуликов, спасать, сидя за картонными коробками в универмаге, в сущности, никчемного парня, только пытающегося стать нормальным человеком, Кольку Рындина, от его уголовного прошлого.

Ордена за такие дела мало кому дают, да и то, может быть, раз в жизни, когда подводят ее итоги, годам к шестидесяти, но все равно, и такую, неблагодарную, но очень нужную, работу выполнять кому-то надо, особенно сейчас, в подступившее буквально к горлу тяжелое и смутное время…

Задумавшись, Сергеев не сразу услышал, что его окликают громким шепотом:

— Глеб Андреевич, вы, что ли?.. Час уже за вами наблюдаю! Вы-то зачем здесь?

От стеллажей отделилась темная фигура, Сергеев тут же узнал Николая. Скользнув через открытое пространство, тот присел возле прилавка, жестом предложил Сергееву сделать то же самое.

— Не за чем, а за кем, — поправил его Сергеев. — За тобой пришел.

— Неужто о Маше что знаете? Сижу и думаю: «Выходить или не выходить?»

— У нас твоя Маша. Жива и здорова. Машину тут же задержали возле перекрестка…

— Верно говорите?.. Ну что это я! Вам верю!.. Аж в пот ударило! — Николай и в самом деле вытер ладонью пот со лба. — А как же я теперь?.. Загнали, сволочи, в угол! Из-за Машки по новой на дело пошел! На фронт просился, Машке с три короба наговорил, вам обещал, а теперь опять — тюряга? Прости-прощай, подруга дорогая и в крупную клетку вольная жизнь?

— Не болтай! — остановил его Сергеев. — О чем думал и говорил, забудь. Здесь ты по моему заданию, включен в нашу оперативную группу. Выходишь из магазина с этой «куклой», — Сергеев показал перевязанную бечевкой пачку «денег». — А будешь передавать тем, кто у тебя там на стреме, берем их с поличным. И вся любовь. После операции идете со своей Машей призываться в действующую армию. Так я и военкому объяснил.

— Ну, Глеб Андреевич, век не забуду! — голос Николая пресекся.

— Ладно… Это хорошо, что не забудешь. Скажи лучше, один ты тут, на этажах, или еще кто есть?

Колька не успел ответить: внизу послышалась какая-то возня, раздался громкий крик Куренцова:

— Бросай нож, стрелять буду!

Звон разбитого стекла, истошный вопль:

— Шухер! Менты в хазе!

С улицы донесся частый топот: кто-то сломя голову бежал по асфальту. Мгновенно все стихло, только из вестибюля доносилось тяжелое дыхание, ругань вполголоса, шарканье ног по бетонному полу.

Сергеев и Рындин, переглянувшись, бросились вниз.

У разбитого окна, в которое вливалась утренняя свежесть, сержант Куренцов и еще один милиционер крепко держали за локти все еще вырывавшегося мордатого белобрысого грабителя, в котором Сергеев безошибочно узнал по описаниям Сони Харламовой напарника Хрыча — упитанного Борова с белесыми бровями и «коровьими» ресницами.

Разъяренный, красный как рак, отчего еще светлее казались его мокрые льняные волосы, налетчик, увидев рядом с Сергеевым Кольку Рындина, зашелся в злобе:

— Н-ну, сука! Больше тебе не жить!..

— Жить или не жить, не тебе решать, — ответил за Николая Сергеев. — Насчет угрозы тоже поговорим… Наденьте наручники.

Было, конечно, досадно, что разговором, хоть и говорили тихим шепотом, выдали себя. Да еще к тому же «засветили» Кольку перед его бывшими «дружками». Хрыч сбежал — сам по себе опасный преступник, ясно, что он тут же все расскажет Саломахе…