Мерцание страз

То есть, получается тебя из команды погонят? – вот тут Инесса перестала улыбаться. Что же будет, если Тимка уйдёт из дворца, а с кем она будет кофе пить и просто сидеть за столом? Не с Лизой же, да Лиза и не очень-то сейчас с ней общается, всю жизнь, сколько Инесса себя помнит, были подругами, а сейчас Лиза злится ни с того ни с сего, с дебилом из класса за парту села, променяла Инессу на парня. Да и другие девчонки в классе – посмотрят на Инессу и обиженно губы подожмут. Ну реально она похорошела за лето. Ничего для этого не делала, какое-то волшебство. Тимка не прав, что у них в команде нет конкуренции – есть, просто не клуба касается, а сборных страны. У Инессы тоже цель – попасть в сборную. Местный уровень – не наш, так Лиза давно сказала.

– Нет, нет. Я в команде. Но в резерве! Понимаешь ты? В резерве! – злился Тимка.

– Ну и что? Чем больше просидишь на скамейке запасных, тем здоровее будешь, зубы, что ли, родные надоели?

– Передних-то давно нет, – усмехнулся Тимка, и Инессе поплохело. Всё-таки зубы теряют уже в нормальных командах, не в детских. Значит, Тимка все силы отдавал, бился, не трусил в контактной борьбе.

Инесса молчала: что теперь говорить-то? Слили Тимку, это верно. И не факт, что тот, кто поехал вместо Тимки способнее, может и правда родители проплатили? Инесса старалась обходить мужской хоккей стороной, ей интриг и в своей женской лиге хватало, они когда-то в детстве тренились с пацанами, сейчас – нет, с пацанами иногда играют девочки- форварды, Инесса-то в защите, и Лиза тоже.

– Ну значит ты ослаб. Мышцы не успевают за костями. Какие обиды-то? Какие проблемы? Вырастишь и всех порвёшь, – успокаивала, как могла.

Они подходили к школе, Инесса была рада, что тяжёлый разговор позади. Ей совсем не улыбалось успокаивать неудачника, оказавшегося к тому же и суицидником, кроме того, Инессу не покидала мысль, что он просто решил её попугать. В принципе, думала она, решил вешаться, так и вешайся, зачем смс-ки строчить?

– Тебе, Инн, не понять. Для меня хоккей – вся жизнь.

– Ну так и продолжай играть. Вешаться-то зачем? – она осеклась, она так буднично произнесла эти слова. Мимо них шли люди, и конечно всё слышали, но пропускали мимо ушей.– Есть поговорка: «Ну что теперь: вешаться что ли?». Прислушайся к ней. Эти турниры, игры, имеют значение только если ты решил с хоккеем связать всю жизнь.

– Отойдём,– он потянул её за пуховик. И она не стала привычно орать, когда отшивала горе-болельщиков: «Эй, поаккуратнее, пуховик-то белый».

Они встали под городскую разлапистой елью, заваленной снегом. Игрушки замороженными уголочками торчали из-под снежных лавин, Инесса так и сказала:

– Ты смотри: уголки – шары.

– Вся ёлка в подарках с бантами. Началка делала, морозили в коробках у входа в школу.Ты разве не помнишь?

– Неа, – Инесса удивилась, она действительно не помнила, как была украшена ёлка до снегопадов.

– Понимаешь… Я всё время чувствую себя «недо». Недоделанным, недоученным, недолюбленным, извини. И наступает какая-то паника, нет выхода. Ты даже не представляешь, как родители расстроятся. Столько сил и времени потрачено на хоккей, столько было надежд, папа-то долго играл за Шайбу, а меня уже по детям выдавливают, даже до юниоров не дотянул. Нормально?

– Ну а ты скажи… объясни…

– Объясняй – не объясняй, родители расстроятся. Папа начнёт нотации читать. Все уехали, а я – нет. Такой волной накрыло. Ты пойми: справки на турнир на меня сделаны, билеты на поезд на моё имя куплены, а поехал другой чел. Нормально?

– Фамилия на билете твоя?! – Инесса опешила: это просто невозможно!

– Так я и свидетельство о рождении своё им отдал, мама сразу заметит.

– Да ты что? Свидетельство о рождении своему сопернику, то есть конкуренту?

– Ну да. Попросили. Говорю же: он под моим именем играть будет. В заявке-то на весь сезон – я, не он.

– Да они там сдурели что ли?

– Я не знаю, что там и как. Но вот так. И меня накрыло.

– И ты не боялся?

– Неа. А чего бояться-то?

Инесса посмотрела на ель вдали, похожую на гигантский сугроб с растопыренными снежными щупальцами.

– Ну как так можно? – Инесса обратилась не к Тимке, а к ели. – А родители? А я?

– Ты меня любишь?

– Люблю, конечно. – Но это была неправда. Она не любила Тимку. Она реально не могла бы полюбить человека, который так смалодушничал, из-за такой ерунды (пусть не ерунды, пусть и действительно большая несправедливость, а где сейчас справедливость, нет её), да ещё сам свидетельство своё отдал… Она бы никогда не отдала. Да пошли они! Не берут и не надо, остальное её не касалось бы.

– Я тебе и отписал.

– Ты был уверен, что я при… приду? (чуть не вырвалось «прибегу».)

– Нет. То есть сначала я ждал, а потом уже нет. Забыл. И тебя. И родителей. Я остался один на один со своей бедой. Я понял, что никому не нужен в этом мире, – Тимофей осёкся. Она по-прежнему не смотрела на него. А изучала заиндевевший угол звезды третьей ели, самой стройной, самой молоденькой. Вообще смешно: сугробы на еловых лапах, из-под них – уголки игрушек.