Мерлин

— Отец поручил заверить тебя в нашей дружбе и предложить тебе и твоим близким наше гостеприимство на веки вечные.

— Спасибо за честь, королевич Гвендолау, — произнес Аваллах.

— Я был бы рад сам воспользоваться вашим гостеприимством, да ви­

дишь... — Он приподнял руку, показывая перевязанный бок, — доро­гу мне не осилить. Однако пусть это не будет помехой дружбе — до­зволь мне отправить вместо себя посланца.

— В этом нет нужды, государь, — заверил Гвендолау.

— Тем не менее я решил. — Аваллах обратил взор ко мне. — Как насчет тебя, Мерлин? Сослужишь такую службу?

— Конечно, дедушка, — отвечал я. А я-то гадал, как мне попасть в Годдеу к Ганиеде, и вдруг оказалось, что я уже почти там.

— Однако прежде... — Аваллах повернулся к Гвендолау, — тебе стоило бы поговорить с Белином. Знаю, он будет благодарен за твою весть. Что скажешь?

Гвендолау Взглянул на Барама, который, по обыкновению, ничем не выдал своих мыслей и чувств.

— Понимаю, ты торопишься домой, но уж коли вы так далеко за­ехали...

— Какой разговор, — отвечал Гвендолау. — Отец одобрил бы та­кое решение, да и задержка невелика.

Да, но для меня она означает лишний месяц, а то и два без Ганиеды.

— Мы уже настолько задержались, — продолжал Гвендолау, — что не будет никакой разницы. Нам это только с руки.

Да, ничего не поделаешь. Наверное, первый раз в жизни государ­ственные дела смешали мои планы. Первый, но не последний.

Мы проговорили заполночь. Гвендолау и Аваллах еще беседовали, а Барам, не любитель чесать языком, давным-давно похрапывал в уголке. В ту ночь мне снилась Ганиеда и огромный пес с горящими глазами, не пускавший меня к ней.

Наутро мы с Аваллахом, как встарь, отправились на рыбалку. Мы вместе качались в челне, солнце золотило воду, в тростнике кричали лысухи и куропатки, и казалось, что детство вернулось вновь. День был прохладный, солнце не жарило, ветерок то и дело морщил во­дную гладь. Рыбы мы, правда, не наловили, но мы и не очень стара­лись.

Дед хотел знать все о моих приключениях. Для человека, никогда не покидавшего своих владений, он был на удивление наслышан о де­лах остального мира. Разумеется, Эльфин исправно снабжал его но­востями, да и заезжих купцов в замке привечали всегда.

Когда мы вернулись, во дворце уже ждал Коллен. Зимой, пока царь был прикован к ложу, монах начал читать ему Священное Писа­

ние — Евангелие, недавно присланное Давиду из Рима. Чтение оказа­лось настолько полезно обоим, что встречи решили продолжить. Иногда Коллен с братией приходили отслужить обедню для короля- рыболова и его домочадцев.

Очнувшись от изумления, Коллен тепло приветствовал меня, и мы немного поговорили о моих "мытарствах" у Подземных жителей, по- еле чего он отправился к Аваллаху, наказав мне побывать у него в храме.

Я сказал, что зайду, и на следующий же день исполнил свое обеща­ние.

Храм Спасителя и по сей день стоит на холме над болотистою ни­зиной. В половодье Тор и Храмовый холм превращаются в острова, порою под водой оказывается даже ведущая от Тора старинная дамба. Однако в тот год дождей было мало, и дамбу не залило.

Храм остался таким, каким я его помнил. Мазаные стены только- только заново побелили, остроконечная соломенная крыша лишь не­много потемнела от времени. Кто-то водрузил над ней плетеный тростниковый крест, а чуть поодаль появился домик священников. Однако других перемен я не заметил.

Я стреножил лошадь у основания холма и наверх поднялся пеш­ком. Из домика вышел Коллен и с ним два монаха немногим старше меня. Они приветствовали меня улыбками и рукопожатиями на галльский манер, робко поздоровались и тут же словно языки прогло­тили.

— Робеют, — объяснил Коллен. — Слышали о тебе, — загадочно добавил он, — от Хафгана.

Я заключил, что Хафган рассказал им про пляску камней. Мы вместе пошли к храму.

Есть особая телесная радость, несхожая с остальными, в которой столько же счастья, сколько стремления к чему-то иному. Думаю, это томление плоти и крови по восторгу, которое испытывает душа, приближаясь к истинному своему обиталищу. Тело сознает, что оно — прах, и в прах возвратится, и печалится о себе. Душа же знает, что бессмертна, и торжествует. И тело, и душа стремятся к полноте своей славы, нынешней или будущей.

Однако если дух крепок в своей надежде, то плоть слаба, и потому в те редкие мгновения, когда она прозревает истину — что восстанет в нетлении, что унаследует все, принадлежащее духу, и что они сольют­ся в одно, — тогда, в эти редчайшие мгновения, она ликует, и веселье

ее не передать словами. Вот эту-то радость я почувствовал, войдя в храм. Здесь, где добрые люди освятили языческую землю молитва­ми, а позже — своей кровью, живет особая радость. Здесь, в этом свя­том месте, я ощутил иной, небесный покой.