Мерлин

Аврелий утвердил свой штандарт, имперского орла, и разбил шатер на холме, с которого открывался вид на брод у реки Нене. Где-то за рекой укрылось воинство Хенгиста.

— Это место нам подходит, — объявил Аврелий. — Орел не слетит с этого холма, доколе саксы не будут оттеснены в море! — С этими словами он вонзил меч в землю и ушел отдыхать в шатер.

Хотя наши люди за лето навидались больших сражений, в лагере в тот день царило необычное волнение. Слышались разговоры и громкий смех, любая работа в предвкушении боя выполнялась легко и весело.

Одной из причин этого, решил я, была общая вера в Утера. Он показал себя прирожденным полководцем: быстрым, решительным и в то же время хладнокровным в гуще сражения, превосходным наездником, искусным в обращении с копьем и мечом, — короче, более чем достойным соперником любому супостату.

Другая же причина заключалась в том, что мы наконец-то сошлись с настоящим неприятелем. Завтра мы будем сражаться с саксами, а не покорять соплеменников. На поле нас ждет истинный враг, а не возможный друг. И мысль эта поднимала дух воинов.

Я уже шел в шатер, когда меня остановил Утер (он направлялся к своим военачальникам).

— Лорд Эмрис, — сказал он с оттенком обычной колкости в голосе, — прошу на одно слово.

— Да?

— Хорошо бы вечером послушать песню. Думаю, завтра люди будут драться ожесточеннее, если песня зажжет в их сердце огонь.

Мне казалось, что боевой дух в стане и без того высок, к тому же среди нас были два-три арфиста — барды других королей, которые нередко пели для воинов. Тем не менее я ответил:

— Хорошая мысль. Я попрошу кого-нибудь из арфистов. Кого бы ты предпочел?

— Тебя, Мирддин. — Он употребил кимрскую форму моего имени, что с ним случалось редко. — Пожалуйста.

— Зачем, Утер? — Я уловил в его тоне какие-то незнакомые нотки.

— Простых воинов это поддержит, — сказал он, отводя глаза.

— Простых воинов, — повторил я и замолчал.

Молчания он не выносил, поэтому его прорвало:

— Ладно, ладно, не только простых.

— Кого же еще?

— Меня. — Он с досадой хлопнул себя по ляжке, как будто признание далось ему нелегко. В глазах его читалась боль. Или страх. — Ну как, Мерлин?

— Конечно, Утер. Но ты должен объяснить мне, в чем дело.

Он подошел почти вплотную и понизил голос.

— Собственно, почему бы тебе не знать... — начал он и осекся, не зная, какие подобрать слова. — Из-за реки вернулись мои лазутчики...

— И?

— Если их подсчеты точны — а я за это ручаюсь жизнью, — таких воинств не видели на нашем острове.

— Это еще ни о чем не говорит. Сколько у них человек?

— Будь нас в пять раз больше, мы бы все равно не сравнялись с ними в числе! — резанул он. — Теперь ты знаешь все.

Итак, Хенгист немало потрудился летом, и его усилия принесли плоды.

— Однако воинам этого знать не следует. Так?

— Сами скоро увидят.

— Скажи им, Утер. Нельзя, чтобы они увидели это завтра на поле битвы.

— Думаешь, лучше им терзаться тревогою всю ночь?

Он зашагал прочь, не сказав больше ни слова, а я вошел в шатер, велел Пеллеасу натянуть струны и настроить арфу, чтобы спеть, как просил Утер. Потом я отдохнул, а после ужина, когда войско собралось у огромного огненного кольца (его разожгли по приказу Утера), стал готовиться.

Мне думалось, что много людей (может быть, большинство ныне живущих) никогда не слышали истинного барда. Воины помоложе уж точно. Горько будет, если они завтра сойдут в могилу, так и не изведав мощи безупречного слова. Значит, надо им ее показать.

Я разделся, помылся и облачился в свои лучшие одежды. У меня был пояс из спиральных серебряных дисков — подарок одного из приближенных Аврелия. Пеллеас натер его до блеска. Волосы я зачесал назад и подвязал кожаным ремешком, потом надел темно-синий плащ, а Пеллеас расправил складки и скрепил их на плече подарком Хариты — пряжкой Талиесина в виде оленьих голов. Взяв арфу, я выступил в темноту, чтобы петь перед объединенной дружиной Острова Могущественных.

Звезды остриями копий метили в серебряный щит луны, только-только поднявшийся над горизонтом. Я встал перед воинами и запел — пляшущий огонь перед стеной пламени, бушующая гроза, глас, что молнией падет с облачных небес, крик торжества у Врат смерти.

Я пел, наполняя сердца отвагой, а руки — крепостью. Я пел о доблести, мощи, благородстве. Я пел о чести.

Я пел о том, что Господь Иисус Христос в силах избавить их души от вечной ночи, и песнь моя стала молитвой — святой и высокой.

Слова, ликуя, срывались с моих губ, а воины внимали в благоговейном молчании. Их лица лучились: то были уже не смертные, но боги-воители, которые с радостью отдадут жизнь за братьев и за родной очаг. Я видел, как величественный и страшный дух снизошел на стан: Клота, дух справедливости в бою, и в горсти его было черное пламя судьбы.

«Начинается, — подумал я. — С этой самой ночи мы станем отвоевывать Британию...».

Глава 5