Мерило истины

— Ты знаешь, с кем говоришь? — заревел было снова прокурор, но тут же и осекся, осознав несуразность сказанного. — Ты… кто такой? — мотнув головой, быстро поправился он.

— Алимханов Нуржан. Бывший сержант полиции. В настоящем преподаватель физической культуры и воспитатель детского дома. Да мы знакомы, вообще-то. Ты меня как-то из своего кабинета выставил, — сказал азиат, и Степан Иванович сразу вспомнил, где, когда и при каких обстоятельствах он видел этого парня.

Середина лета… Дело старшего лейтенанта Ломова… Сержант ППСП Алимханов, грубиян, явившийся к нему на прием сразу после… того до жути странного пацана с… нездешней фамилией, воспитанника… детского дома номер четыре! Того самого детского дома!

«Да что же это такое? — мысленно застонал Сергеев. — Опять началось…»

— А я — Пересолин Евгений Петрович, — представился тем временем «колхозник». — Вот уже третий месяц, как директор детского дома номер четыре. Наверное, помните наш детдом, Степан Иванович? Мне в тот день, когда вас Нуржан навещал, не довелось с вами познакомиться. Вы меня и вовсе в кабинет не пустили, в приемной только зря, опти-лапти, просидел…

«Прямо не детский дом, а сумасшедший, — мелькнуло в голове Сергеева. — Они там все ненормальные…»

— Вам что надо-то? — вдруг севшим голосом забормотал прокурор. — Вы… отдаете себе отчет?.. Что вам надо?

— Что нам надо — изложено в заявлениях, которыми мы прокуратуру вашу вторую неделю безответно бомбардируем, — влез опять этот Нуржан, хотя Степан Иванович подчеркнуто обращался именно к директору, а не к нему. — Вы их хоть читали?

— Естественно, — ответил прокурор, но опять не тренеру, а «колхознику», — все жалобы, поступающие от населения, регистрируются, и сведения, там изложенные, проверяются. Мы работаем, а не, как вы думаете, груши околачиваем.

— Послушайте, Степан Иванович, — начал Евгений Петрович, — я вам сейчас все подробнейшим образом изложу. Дело в том, что…

Он явно намеревался затянуть долгий рассказ, но прокурор уже более-менее пришел в себя.

— Я не понимаю, что здесь происходит? — перебил он директора детдома. — У меня обеденный перерыв, вы что — не слышали? Заявление от вас принято, значит, проверка по вашему вопросу будет обязательно проведена. А прием граждан у меня каждый четверг с четырех до семи. В служебном кабинете! А сегодня что? Пятница! И время какое? Половина третьего! Будьте любезны соблюдать правила! Вы какими-то особенными себя считаете, для вас порядки ничего не значат?!

— Это для вас порядки ничего не значат, — буркнул Алимханов. — Мы две недели пишем заявы — и молчок. Два четверга подряд на прием пытаемся попасть — все очередь до нас не доходит!

— Действительно, — подхватил Евгений Петрович, — в этот раз попасть к вам в кабинет еще труднее, чем тогда… четыре месяца тому назад…

Сергеев глубоко вздохнул, мимолетно глянув на безнадежно остывшие уже котлетки. После того скандала с Елисеевым он завел себе черный список посетителей, в котором представители саратовского детского дома номер четыре стояли на первом месте. На всякий случай. Чтобы не вляпаться опять куда не надо…

— Все, — оборвал собственные мысли Степан Иванович. — Больше я с вами разговаривать не намерен. Две недели для них — слишком долгий срок… — прокурор уже начал стервенеть. — Я вам кто? Прокурор области или участковый, который по первой же писульке обязан бежать разбираться? Или горничная?

Нуржан заиграл желваками, но, прежде чем он что-то успел сказать, директор остановил его, положив руку на плечо.

— Степан Иванович! — мягкой скороговоркой снова заторопился Евгений Петрович. — Обстоятельства складываются так, что промедление для нас смерти подобно… Прошу еще раз нас извинить, но…

— Все! — твердо повторил Сергеев, взяв в руки нож и вилку. — Пошли вон отсюда. Или я охрану позову… — он кивнул на стену кабинета, где белела кнопка вызова официанта.

И тогда произошло нечто такое, что изумило и испугало прокурора области полковника Степана Ивановича Сергеева до глубины души.

Нуржан приподнялся, подался вперед и вынул из рук Сергеева нож и вилку. Сложил их вместе и двумя пальцами аккуратненько и без видимого напряжения переломил их с легким щелчком надвое. Потом все четыре половинки снова сложил вместе и снова двумя пальцами переломил… правда, на этот раз пальцы его дрогнули — вторая часть фокуса явно далась ему не так легко. Но больше всего прокурора поразило не само действо, а глаза парня. Когда он ломал столовые приборы (кстати, не какое-нибудь китайское дерьмо, а, как было известно Сергееву, качественные немецкие изделия из нержавеющей стали) глаза его, до того темные, вполне обыкновенные, вдруг побелели, точно мгновенно замерзнув.

Положив обломки перед прокурором, Нуржан сел на свое место. Вернее, не сел, а брякнулся, словно ему внезапно отказали ноги.

— Охрану? — охрипшим голосом уронил учитель физкультуры. — Рискни.

Обмякший на своем стуле прокурор Сергеев ничего не ответил, с ужасом глядя на то, как глаза Нуржана снова темнеют, как будто оттаивая, а на лбу и на висках парня набухают крупные капли пота.