Меридон

Он бы поскакал быстрее, а я, навсегда покончившая с условностями высшего общества, позволила бы ему. Но по легкому звону в ушах и странному головокружению я поняла, что подвергаю свои силы слишком серьезному испытанию и что лучше мне вернуться домой.

Мы повернули.

Море пошел достаточно послушно, хотя я знала, что ему не терпится пуститься в наш привычный бешеный галоп. Он шел обратно по улицам так же тихо, как в парк, и остановился у парадного крыльца, кротко, как лошадь, привыкшая тянуть повозку наезженной колеей.

– С вами он просто чудо, – сказал грум. – Хотел бы я, чтобы он с нами так себя вел. На прошлой неделе он меня понес, думал, я его в жизни не поверну домой. Не мог его остановить, пришлось так и гонять по кругу. Все пожилые дамы на меня глазели! Я чуть со стыда не сгорел!

– Мне так жаль, Джерри, – сказала я.

Я стояла, опершись одной рукой на балюстраду, а второй гладила Море по прохладному боку.

– Он никогда особенно не любил мужчин, с ним плохо обращались, пока он не попал ко мне. С тех пор он артачится, если на него садится мужчина.

Грум поправил фуражку и соскочил со своей лошади.

– Поведу их обоих, – сказал он. – Так он меня не стащит с седла, если начнет резвиться, как только вы уйдете.

– Хорошо, – отозвалась я. – Я завтра приду в конюшню, в то же время.

– Да, мисс, – вежливо ответил грум.

Потом поправился:

– Да, леди Хейверинг.

Я задумалась, услышав свой титул, «леди Сара Хейверинг»; потом пожала плечами. Далеко я ушла от грязного фургона и двух голодных девчонок.

Она бы посмеялась, если бы знала.

После той прогулки я начала набирать силу. Каждый день каталась верхом, каждый день гуляла. Иногда Перри бодрствовал и был трезв, тогда он ко мне присоединялся. В остальное время я была одна, в разгар блистательного лондонского сезона я жила тихо и уединенно.

Иногда возле меня останавливались в парке экипажи, со мной здоровались, меня спрашивали, приду ли я на какой-нибудь прием. Я всегда объясняла, что еще недостаточно окрепла, и они принимали мои извинения. Порой я находилась в гостиной, когда к леди Кларе приходили гости, и какое-то время сидела у окна, прежде чем встать и сказать, что мне нужно подняться к себе, потому что я немного устала. Меня отпускали.

Меня все отпускали.

Мне не нужно было оставаться. Меня приняли, я была наследницей в своем праве, у меня был титул, я была замужем за крупнейшим землевладельцем в Сассексе, и, помимо пьянства Перри, становившегося все скандальнее, обо мне не ходили никакие слухи. Безусловно, я была странной и необщительной. Но на это они жаловаться не могли. Думаю, из-под коротко остриженных волос на них смотрела жестким взглядом Меридон, и они понимали, что я в их мире – чужая.

И отпускали меня.

36

Два дня спустя я получила письмо: