Меридон

– Нет, – твердо сказал мистер Фортескью. – Я не хочу, чтобы ты сама работала на земле. Это против желания твоей матери и совершенно против того, как сейчас работает поместье. Шестнадцать лет, с тех пор, как ты родилась и как умерла твоя мама, это поместье развивали люди, которые тут работают, для самих себя. Теперь здесь нет места сквайру старого образца, который управлял землей. Времена, когда нужен был сквайр Лейси, чтобы деревня стояла, давно прошли. Сейчас это – совместное предприятие тружеников, как и хотела твоя мать. Она мне прямо сказала, что не хочет, чтобы ее дочь стала еще одним сквайром Лейси. Она хотела, чтобы тебе достался дом, сад и парк – и ты сама увидишь, что это немалое наследство – но пахотную землю, выгон и Гряду она хотела передать в полное и законное владение деревне.

Я так и думала, что он это скажет.

– Так вы считаете, что я должна вести по большей части праздную жизнь? – спросила я.

Я постаралась, чтобы голос мой прозвучал ровно, и он не смог ответить так, чтобы угодить мне.

– Как пожелаешь, – добродушно сказал он. – Моя сестра Мэриэнн много трудится и получает большое удовольствие от благотворительной школы, которую основала сама для обучения детей-сирот и тех, кого бросили родители. Она замужем за лондонским олдерменом и видела много нищеты и нужды. Она работает больше, чем я! Но ей не платят. Она ведет очень достойную жизнь. Ты могла бы найти себе здесь много благородных занятий, Сара.

Я опустила ресницы, скрывая блеск в своих зеленых глазах. Я знала таких, как его сестра Мэриэнн. Когда я была поменьше, мы очень ловко шарили у них по карманам. Одна из нас садилась леди на колени и плакала, рассказывая, как па ее бьет, а вторая брала острый ножик, перерезала тесемки, которыми кошелек крепился к поясу, и убегала с добычей. Мы попались только однажды, и когда мы разрыдались в три ручья, леди заставила нас пообещать, что мы больше никогда так не будем, не то младенец Иисус не сможет спасти нас от преисподней. Мы с готовностью пообещали, и она дала нам шиллинг из вновь обретенного кошелька. Вот дурочка.

– Или можешь следовать своим интересам, – продолжал мистер Фортескью. – Если выяснится, что у тебя талант к музыке, или пению, или рисованию, можешь работать над ним. Или если твой конь чего-то стоит, можешь найти управляющего, и отдать его на племя.

– А есть люди, которые могут меня научить всему, что мне нужно? – спросила я. – Учителя музыки, танцев и манер? Я смогу всему выучиться?

Он улыбнулся, кажется, его тронул мой пыл.

– Да, – сказал он. – Миссис Редуолд может научить тебя всему, что тебе нужно. Она может научить тебя быть молодой сельской леди.

– Долго? – спросила я.

– Прошу прощения? – не понял он.

– Долго? – повторила я. – Долго мне придется учиться тому, как быть молодой леди?

Он снова улыбнулся, словно вопрос был забавным.

– Думаю, манерам человек учится всю жизнь, – сказал он. – Но, полагаю, ты будешь свободно себя чувствовать в хорошем обществе уже через год.

Год!

Я задумалась. На то, чтобы выучиться ездить без седла и сделать собственный номер, у меня ушло меньше времени. Она за два месяца выучилась трюкам на трапеции. Или навыки господ были очень трудными, или просто они включали кучу чуши и нелепостей, вроде того, что есть надо, сидя так далеко от стола, что точно уронишь еду.

Я ничего не сказала, и мистер Фортескью, склонившись, налил мне еще рюмку ратафии.

– На тебя много всего свалилось, – мягко сказал он. – И ты, наверное, устала, ты ведь первый день встала после болезни. Хочешь пойти в спальню? Или посидеть в гостиной?

Я кивнула. Я уже выучила кое-какие правила господ. Он имел в виду не то, что я устала, а то, что больше не хочет со мной разговаривать. Я почувствовала во рту дурной вкус и едва не сплюнула, но вовремя спохватилась.

– Да, я устала, – сказала я. – Наверное, лучше мне подняться в спальню. Доброй ночи, мистер Фортескью.

Он встал, когда я направилась к выходу, подошел первым и открыл мне дверь. Я замешкалась, думая, что он тоже хочет выйти, но потом поняла, что он открыл мне дверь из вежливости. Потом он взял мою правую руку, поднес к губам и поцеловал. Не успев подумать, я выхватила руку и спрятала ее за спину.

– Да что ты! – удивленно сказал он. – Я просто хотел пожелать тебе доброй ночи.

Я залилась краской от смущения.

– Простите, – хмуро сказала я. – Я не люблю, когда меня трогают. Никогда не любила.

Он кивнул, словно понял; но я готова была поспорить, что не понял.

– Доброй ночи, Сара, – сказал он. – Пожалуйста, звони в колокольчик, если тебе что-нибудь понадобится. Попросить Бекки Майлз принести тебе попозже чашку чая?

– Да, пожалуйста, – сказала я.

Чашка чая в постель была бы утешительно похожа на обед в постели в прежние дни, когда было слишком холодно, чтобы есть на улице, или когда мы так уставали, что уносили ужин на койки и просто роняли оловянные тарелки на пол, доев.

Я никогда не думала, что стану оглядываться на те времена с такой тоской и одиночеством, как теперь.

– И можешь называть меня Джеймс, если хочешь, – сказал он. – Или дядя Джеймс, если тебе так удобнее.