Мэри Роуз

— Тебя никто не бьет, — осадила она его. — Все удары достаются Энтони, причем не ладонью, а кулаком.

— Я знаю, — потупившись, сказал Сильвестр. — Больше всего мне хотелось бы зажать ему уши ладонями, как только толпа начинает травить его. Но он всякий раз смотрит на меня так, словно к нему никто не имеет права прикасаться.

Фенелла бросала на него взгляды, которые он не всегда мог понять. У нее были серые глаза. Как туман над узким проливом под названием Солент. Такие же, как их родной город Портсмут: серые, неприметные, но полные тайн.

В любом случае Сильвестр добился того, что Энтони разрешили ходить в школу отца Бенедикта. Казалось, Энтони был благодарен ему за это, хотя не произнес по этому поводу ни слова. Он слушал уроки с безраздельным интересом, молча и жадно, впитывая каждое слово. Казалось, теперь, когда верфь оказалась для него под запретом, он заменил свою былую преданность кораблестроению утомительными уроками декана. А Сильвестр в школе скучал. Он предпочел бы читать Лукреция, Цицерона, вновь открытых оригиналов античности, о которых неустанно спорили величайшие умы Европы. Декан же потчевал их равнодушными, одинаковыми описаниями кампаний. Упорно, словно слепой осел, он придерживался дедовских методов, в то время как разум Сильвестра жаждал нового. За стенами здания школы мир кипел и бурлил, словно жерло вулкана. Из Германии доходили невиданные слухи. Один монах, нахал по имени Мартин Лютер, прибил к дверям церкви список тезисов, которые потрясли основы христианства. Сильвестра восхищало богатство мыслей, не принимавших границ и запретов и легко опрокидывавших их. Новое учение было подобно кораблю, о котором они мечтали в детстве и который не могли удержать никакие якорные цепи. Часто Сильвестру хотелось возмутиться и возразить отцу Бенедикту, когда тот со своей кафедры объявлял чью-то теорию неопровержимой, а ему, мальчишке, она казалась устаревшей и спорной. Ему грезилось, как он вскакивает и кричит: «Почему нельзя перевести текст Библии для тех, кто не знает латыни?» — в знак протеста декану, представлявшему в черном цвете движение лоллардов, боровшихся за издание Библии на английском языке. «Разве Господь не оставил свое слово всем нам? Разве Иисус не говорил с рыбаками и нищими, которые ни слова не понимали на языке римлян?»

Но когда отец Бенедикт умолкал, в комнате воцарялась тишина. И Сильвестр, открыв рот, издавал только хрип, который вырывался у него изо рта и который слышал лишь он один.

На кафедре у отца Бенедикта лежала палка, гибкое древко, гораздо тверже ивового прута, каким обычно пользовались учителя. Стоило Сильвестру взглянуть на палку, как все мужество уходило в пятки. Как лоллард может отправляться за свою веру в огонь, как может стоять спокойно на костре, когда собственная плоть его обугливается и превращается в пепел? Сильвестр боялся боли. Еще больше он боялся, что на него будут кричать, что его будут унижать. На самом деле у него не было никаких причин бояться. Отец Бенедикт всегда поправлял его мягко, не прикасаясь к палке. В конце концов, он был Сильвестром Саттоном, сыном сэра Джеймса, одного из самых уважаемых людей в Портсмуте. Такому ученику не спускают штаны с задницы, а того, что его опьяняют еретические мысли, и вовсе не видно.

Пьянило Сильвестра и другое. Ему было шестнадцать, наступала весна, и город вдруг заполонили девушки. Девушки покачивали бедрами, из-под капюшонов выбивались косы; они склоняли головы друг к дружке, перешептывались и иногда украдкой поглядывали на него. Часто он не выдерживал уроков отца Бенедикта, потому что от весны и девушек ощущал зуд в чреслах, а когда в чреслах зуд, на месте не усидишь.

— Мастер Сильвестр! — Вот и сейчас отец Бенедикт, положив руку на палку, строгим голосом призвал его к порядку. — Думаете, что запомните ход галльских войн, если вместо книги будете смотреть в окно?

— Нет, конечно же нет, — пробормотал Сильвестр и вскочил. Поспешно опустив взгляд на книгу, он осознал, что понятия не имеет, о чем идет речь на странице.

Одноклассники рассмеялись. Не смеялся лишь Энтони. Он тоже встал и спокойно посмотрел в глаза декану, словно его взгляд мог защитить Сильвестра. Отец Бенедикт постучал палкой по столешнице. На один удар сердца Сильвестр почувствовал, что весь покрылся потом.

— Вы здесь не только для того, чтобы учить латынь, — напомнил ему декан, — но и для того, чтобы научиться усмирять свои низменные желания, как велел Всевышний. Не грешите! Из адского пекла нет возврата. — Он еще раз постучал по кафедре палкой, затем положил ее, и Сильвестр перевел дух.

Однако низменные желания юноши не усмирились и в последующие дни. Если этого требует Всевышний, то зачем же он наполнил мир прекрасными девушками?