Мера воздаяния

Храмов же зачем-то опять толкнул меня в плечо, затем ещё и произнёс женским голосом:

– Проснитесь, Фёдор, проснитесь!

Я открыл глаза и… встретился взглядом с Сашей Новиковой, вагонной попутчицей. Она стояла передо мной и тормошила за руку между сгибом локтя и плечевым суставом.

– А, проснулись! – напряжённым шёпотом произнесла она. – Вы так тревожно вскрикивали. «Стреляй, Карузо, стреляй!» – кричали вы. Я посчитала нужным разбудить вас. Прошу простить мне, если…

– Нет, правильно сделали, что разбудили, – шёпотом же ответил я. – Действительно, приснилось что-то нелепое, какая-то пертурбация. Извините за беспокойство.

Я повернулся на другой бок и выполнил приёмы, способствующие быстрому засыпанию. Видения прошлого стали быстро исчезать из сознания.

Погибших лётчиков и пассажиров вертушек я не стал включать в свой перечень поражённых целей, потому как стрелял лишь в роторы боевых машин, в железо. И не я добивал этих людей.

Груз, находившийся на убитых верблюдах, перераспределили по другим их собратьям, и караван возобновил движение.

Трое суток спустя мы достигли Эль-Хамалы, городка с четырёхтысячным населением, теснившегося вокруг небольшого округлого озера, воды которого пополнялись подземной рекой. Одно- и двухэтажные каменные дома, зелёные каймы растительности. В глаза бросались высокие финиковые пальмы, защищавшие от избытка солнечной радиации другие деревья – фиговые, персиковые, оливковые. За окраинами городка – посевы проса и ячменя.

Ничего примечательного, доводилось видеть подобное ранее.

Вожатый каравана Джафар сдал доставленные вьюки какому-то местному шейху и несколькими сдержанными словами поблагодарил нас за сопровождение.

Что это был за «товар» и кому он предназначался, так и осталось нам неведомым.

Сутки отдыха, в который входили вкусная еда, ночная помывка в хаммаме – общественной бане с тёплыми мраморными скамьями и чудесными безалкогольными напитками, которых я ни до, ни после не пробовал. Но больше всего запомнилась стопроцентная влажность воздуха в парной при шестидесятиградусной температуре, приводящие тело в состояние бесконечного блаженства. В совокупности это было нечто, заставлявшее вспоминать о волшебных ночах Шахерезады.

Затем продолжительный полноценный сон и – в обратный путь.

Офицер спецслужбы, встретивший нашу группу по возвращении в часть, сказал, что операция с доставкой груза секретная и распространяться о ней не следует. То же самое он говорил перед отправлением каравана в пустыню.

Нельзя исключать, что путешествие к оазису Эль-Хамала имело отношение к обходу каких-то международных санкций. Пусть даже и так; солдатское дело – выполнять приказы командования, а не обсуждать их.

Утром, когда мы проснулись, Саша зачем-то продолжила разговор о своём бывшем муже; видимо, мысли о нём не переставали тревожить её.

– Я ведь не всё рассказала о причинах развода, – несколько волнуясь, сказала она. – Так-то он хороший и мастер на все руки. Но вот слова против не скажи! Бывало, голову ломаешь, что его завело. Насупится и прекратит общение и будет молчать месяц, два – до бесконечности. И всё с гордым оскорблённым видом, давая понять, что это я своим недружественным поведением виновата в размолвке. И не смягчится, пока не обратишься к нему с поклоном и покаянностью.

– Случай какой-нибудь приведите.

– Ну вот, допустим, уезжает в служебную командировку на три месяца. Говорю ему, отзвонись, как приедешь на место. Это же просьба, а не указание, верно? Но он воспринимает по-иному, обижается и молчит до самого возвращения, и не дозвонишься до него.

– Тяжёлый, выходит, человек.

– В этом отношении – безусловно. А так он хороший.

– На ровном месте заводит вражду, злобный, мстительный, не платит алименты, но хороший! – сказал я, не сдержав сарказма. «И мелочный ничтожный склочник!» – вертелось на языке.

– Нет, он не злобный, вспыльчивый только до болезненности и ранимый; а после долго не может войти в нормальное психологическое состояние.

Все эти её слова не совсем вязались с тем, что она рассказывала о своём бывшем вчера, но я не стал указывать на сию дисгармонию, а только спросил:

– Всё ещё любите его?

– Не знаю. Больно думать о нём.

– Вы говорили, что он опостылел.

– Обычно кажется, что да, а иной раз вспомнится то доброе, что было между нами, и задумаешься. Несчастный он, чувствую, погубит он себя своим характером, и так и останется одиноким, никому не нужным.

– А как насчёт сойтись?

– Это исключено! Хватит, натерпелась; всю душу измотал он мне.

Женщина вздохнула и закусила губы; на лице её проявилось выражение глубокой печали.

– Вы такой необыкновенный; приятно было познакомиться, правда, – сказала Саша, перед тем как расстаться со мной на перроне ольмапольского вокзала. Она улыбнулась и протянула мне руку. – До свидания, Федя.

– Всего доброго, – сказал я. – И вот что: больше не берите билет в купейный вагон. Это, как вы убедились, небезопасно.