Мера прощения

– Так вот, пришло наше судно из рейса и стало под выгрузку в порту Новоросийск. Пароходство решило сходить навстречу экипажу, повезло их жен бесплатно на пассажирском судне «Победа» на свидание с мужьями. Жены как-то незаметно для себя оказались в каютах экипажа «Победы», где их быстренько накачали водкой и вином. К сожалению, ни одна не досталась второму помощнику капитана. С горя он взял судовою печать, прошелся по каютам и проштамповал задницы вырубившихся жен. Утром «Победа» пришла в порт, целомудренные жены кинулись на шеи заждавшихся мужей. Примерно через полчаса вся надстройка сухогруза была наполнена звуками оплеух и бабьим ревом. Не пострадала только жена старшего механика: ей было под шестьдесят, безобразна, как жизнь ее мужа. В итоге оскорбленные мужья развелись с женами, а второго помощника «Победы» уволили из пароходства. «За неслужебное использование судовой печати», как значилось в приказе.

Курцы вежливо похихикали. Видать, концовка рассказа немного смутила их. Несколько человек посмотрела на Гусева. Значит, разукрасил кобеля он. Я заметил, что об этом догадался и Фантомас. Но и Гусев просчитал Фантомаса и быстро нашелся:

– Ну, Бацилла у нас холостяк, может и с печатью бегать. Хотя, конечно, незачем баловать пса. Больше так не делай, Дрожжин, понял?

Фантомас уставился на него оловянными глазами, а остальные курцы весело заржали.

Я собирался уже уходить, когда в курилку зашел Миша Ершов. Улыбнувшись Бахтияру, он сел рядом со мной. От него пахло блинами, которые были на ужин.

– Закурим, Миша? – спросил Гусев.

– Не курю, – ответил повар.

– А-а... Ну да, если бы Бахтияр предложил... Сигару. Толстую, – Гусев подмигнул мотористу.

Тот посмотрел на него так, как, наверное, смотрят на орущего без умолку ишака, и, выкинув окурок в пепельницу, вышел из курительной комнаты.

– Чего ты пристаешь?! – взвизгнул вдруг повар. – Что я тебе плохого сделал?! Сволочь ты!..

Кричал повар, размахивая руками и подпрыгивая на скамейке, отчего напоминал крышку кипящего чайника. Пользуется моим присутствием, чтобы спровоцировать Гусева на драку. Что ж, посмотрим, как матрос выберется из этой ситуации.

– Помело придержи – не на базаре! – умудрился Гусев вставить в истеричный монолог Миши.

Совет только подзадорил повара. А ведь, действительно, напоминает базарную торговку. Даже голос женский. Видимо, кем выступаешь в постели, того пола признаки и приобретаешь. Не хватало, чтобы Ершов вцепился Гусеву в волосы или поцарапал лицо.

Видимо, и у матроса появилось такое опасение. Уходя, Гусев плюнул в пепельницу так зло, что мне показалось, будто она пошатнулась. Следом за ним ушли и другие курцы.

– Из-за него хоть из каюты не выходи, – пожаловался Миша, проводив матроса взглядом, в котором застыла обида, причем непонятно какая: то ли на намек на «голубизну», то ли на сорвавшуюся попытку отколотить Гусева, то ли как на отвергнувшего поварскую любовь.

– Язык у него острый, – согласился я.

– Таким языком только задницы брить, – произнес Ершов и провел рукой по щекам и подбородку, словно это была задница, а он проверял, не отросла ли щетина. – Противный мужчина. Ведет себя так, будто один здесь, все не по нему...

Я слушал жалобы повара, давая ему время успокоиться, а сам думал, почему его терпят на судне. К гомосексуалистам на флоте относятся так же, как и по всей стране, – враги и никаких но... Кстати, повар из Миши не очень хороший. Наверное, сработал, как я называю, закон экипажной приживаемости. Продержался человек один рейс, не списали, значит, и дальше будет работать, какими бы недостатками не обладал. Знакомый педик лучше незнакомой женщины.

– Что завтра на обед приготовишь? – меняю я тему разговора. Завтра праздник, Седьмое Ноября.

– Секрет. Но вам скажу. – Он наклоняется к моему уху и громко произносит: – Пирог с фруктами, орехами и медом – пальчики оближите! – и трясет у меня перед носом пухлой кистью, будто демонстрирует, какие именно пальцы я буду завтра облизывать.

– Теперь не засну. Всю ночь буду предвкушать, – сказал я.

– Любите пироги? – спрашивает Миша, расплывшись в довольной улыбке. Женщины тоже любят, когда хвалят их стряпню.

– Спрашиваешь!

– Ну ладно, вам как... – он не заканчивает и подозрительно оглядывает курилку, в которой кроме нас никого нет, – ... дам попробовать. Пойдемте ко мне.

По всей Мишиной каюте была разбросана одежда, будто у привередливой модницы. На переборке над кроватью приклеены синей изолентой вырезанные из журналов фотографии Алена Делона, Жана Марэ и неизвестных мне мордоворотов, демонстрирующих безобразные глыбы мышц. Из неплотно задвинутого ящика стола выглядывал пакетик импортного презерватива. Неужели повар боится забеременеть?

Перехватив мой взгляд, Миша торопливо задвинул ящик до упора и предложил мне сесть на стул у кровати, видимо, специально предназначенный для гостей-мужчин.

– Сейчас я пирог принесу.

Вообще-то я не любитель пирогов, но надо о многом поговорить с поваром, поэтому предложил:

– Тогда я за бутылкой схожу.

– Не беспокойтесь, у меня найдется кое-что.