Мент

— Ясно. А что же несовершеннолетних-то избиваете?

— Скажите, а вам нравится, когда в вашем подъезде гадят?

— Нет, не нравится… — На прошлой неделе Зверев сам точно так же обошелся с подростками в своем подъезде. Но говорить об этом не стал. — Не нравится… но ведь дети же. Невинные малютки.

Мальцев хохотнул и сказал:

— Это стокилограммовый-то Шевченко — малютка? Дитя… Так что извините, Александр Андреич, вины своей в процессе избиения, как написано в ваших протоколах, не вижу. Ну, сами посудите: выхожу из дому — два упыря ссут в парадняке. Сказал: вытереть, а они меня посылают. Дальше что? Повалял их немного по луже, подтер и вышвырнул из подъезда. А тут как раз ваши оглоеды мимо катят…

— Значит, — спросил Зверев с иронией, — не били?

— Я, извините, боксом занимался. Кандидат в мастера. Что бы с ними стало, начни я их бить?

— Вот как! Мы с тобой, значит, в одном звании, — оживился Сашка. — Я тоже КМС, только борец. Вольник.

— Тем более тебе все ясно, — откликнулся Мальцев.

Обстановка стала более непринужденной.

— Декларация есть?

— Ну, ладно… а на доллары декларация?

— Нет.

— Придется изъять, Виталий Сергеич.

— Ну что же, — пожал плечами Мальцев. — Попал на пятьсот зеленых.

— Да, попал… Но можно и вернуть, — сказал Зверев, внимательно глядя в глаза рэкетира. — Если ты мне при случае позвонишь, так скажем, неформально. О делах наших скорбных потолковать.

— Нет, извини. Это не мое.

Он открыто посмотрел на Зверева. А Сашка и не особо пытался его вербовать. И так видел: не тот случай, не тот человек.

— Давай по-другому, — сказал Мальцев. Бабки пополам, и разошлись краями.

— А вот это не мое, — ответил Зверев. Посидели, помолчали, приглядываясь друг к другу. Бесспорно, они принадлежали к разным мирам… но и сходство тоже было. Оперской и уголовный мир в чем-то схожи. Бывает, оперу проще понять преступника, чем законопослушного гражданина.

— Ладно. — сказал Зверев. — Найдешь к утру человека с декларацией — отдам деньги. Пусть приходит ко мне, напишет объяснение, что бабки его. А передал он их тебе на временное хранение сегодня днем возле ресторана «Чайка» на канале Грибоедова. Просек?

— Просек. Спасибо.

— Да не за что. Ступай себе с Богом. К утру, когда пришел человек с декларацией, Зверев был выжат как лимон. Холодная мартовская ночь со шквалистым ветром подкинула убийство, нападение на водителя такси и три взломанных кооперативных ларька. Еше пять лет назад такой букет за одну ночь казался бы чрезвычайно пышным. Но в марте девяносто первого в происшедшем чрезвычайщины не усматривалось. Если бы не одно обстоятельство: два из трех взломанных киосков принадлежали (тайно, разумеется) второму секретарю райкома партии. Если не раскрыть это дело быстро, то неприятности гарантированы… Плавали! Знаем!

…Мужик с таможенной декларацией на пятьсот восемьдесят долларов США был какой-то заторможенный. То ли ожидал неприятностей для себя, то ли по жизни такой. Зверев мельком взглянул на декларацию и сказал устало:

— Ну, рассказывайте… Напуганный валютовладелец молчал.

— Вы передавали кому-нибудь эти деньги? — подтолкнул его Сашка.

— Ага… Виталику.

— Хорошо. Где? Когда? Сколько? Бобер нервно сжимал ручонки с золотыми перстнями и моргал. Сашка уже чувствовал раздражение. Он подумал: а как все это выглядит со стороны? Любой посторонний решил бы, что продажный мент возвращает деньги за долю.

— Ну, — снова подтолкнул он бобра, — может быть, у ресторана «Чайка»?

— Ага… там.

— Днем, — продолжил Зверев; — около четырнадцати часов… в присутствии вашей жены? Вы собирались расслабиться и боялись ограбления. Так?

— Ага…

Короче, оформили бумаги, Сашка отдал злополучные пятьсот баксов и напоследок сказал:

— Все! Вали отсюда. И чтоб больше я вас обоих никогда не видел.

Встретиться, однако, им еще придется. И очень скоро.

Весна набирала силу. В конце марта днем было уже тепло. Снега и льда в центре не осталось вовсе. Зверев беспечно шел по сухому тротуару улицы Дзержинского. Он возвращался с очередной кражи, которую удалось раскрыть на месте… Ослепительно сверкал в голубой небесной бесконечности шпиль Адмиралтейства. Крошечное белоснежное облако проплывало над ним. Опер Зверев покуривал сигарету и легко шел по чистому сухому асфальту. Он был беспечен.

— Товарищ капитан! — голос неуверенный, негромкий, но готовый каждую секунду сорваться в истерический крик, прозвучал из темного провала арки. Оттуда несло бедой, холодом, склепом. И человек в темени арки с залитой солнцем улицы был почти неразличим. Зверев остановился.

— Товарищ капитан, сюда, — снова позвал голос. Зверев сделал два шага и пересек границу света и тени. Навстречу ему выскочил сержант двадцать седьмого отделения. За его спиной в глубине двора вспыхнули яркие малиновые пятна стоп-сигналов. Бледное лицо сержанта с вытаращенными глазами и рыжеватыми усишками приблизилось.

— Ну! Что? — сказал Зверев. Он пытался вспомнить фамилию сержанта и не мог.

— Пойдемте, товарищ капитан. Там… там такое!