Меншиков

Замели чаши леса метели. Засыпанный снегом едва не вполдерева, лес спал — сквозной, нелюдимый… Но и тогда не дремал, нежась на теплой лежанке, не отдыхал в Шлиссельбурге неугомонный Данилыч. Чуть поутихнет метель, еще жгуче-свежо ее ледяное дыхание, всюду белеют новые громадные снеговые постели и еще гонит ветер шипящую снежную пыль, а Меншиков уже поднимает всех на работе: чистить дороги, валить лес, свозить его в Шлиссельбург и тесать, тесать и тесать — спешно строить баржи для перевозки артиллерии к Ниеншанцу.

Решив весной 1703 года возобновить военные действия. Петр 19 марта возвратился в Шлиссельбург. При первом же свидании с Меншиковым он пожаловал ему «золотой с персоной великого государя за его верную службу». С собой Петр привез обмундирование, инструмент и особо, в подарок Данилычу, пару мартышек.

— Подвел старый хрыч с доставкой припаса, — жаловался Меншиков Петру на надзирателя артиллерии Виниуса. — Не хватает против расчета, — положил на стол рапортичку, — три тысячи тридцать три бомбы, семь тысяч девятьсот семьдесят восемь трубок картечи и фитилю нет ни фунта, лопат и кирок, — ткнул пальцем в бумагу, — самая малость в наличии.

Пробегая глазами бумагу, Петр хмурился, дергал плечом. Потом встал, зашагал по ковру из угла в угол губернаторского кабинета.

— А хуже всего, — продолжал докладывать Меншиков, — по сей час не прислан мастер, что затрубливает запалы у пушек, без чего, сам знаешь, мин херр, прошлогодние пушки ни одна в поход не годна. И лекарств из аптеки не прислано… — Отвернулся к окну. — И куда это я столько речной посудины наготовил?..

— Да ты что? В уме! — воскликнул Петр, резко остановившись. — А чем вход в Неву запирать? На чем войско сплавлять к устью, припас, фураж, провиант подвозить? Как же без этого?.. По здешним великим топям да хлябям и летом не каждый пройдет, а теперь весна, все плывет… Нет! — Подошел к Меншикову, потрепал его по плечу. — С речной посудиной ты управился хорошо… А вот Виниуса, — сел за стол, взял перо, — изуважить придется. — Пододвинул бумагу, резко ткнул перо в чернильницу, сломал его, отшвырнул, выдернул другое из перницы. Обернулся к Данилычу: — Я же ведь ему, копуну, еще накануне своего отъезда в Воронеж наказывал: все немедля к тебе отпускать, чтобы можно было безо всякого опоздания зимнего пути на место поставить. Вдалбливал ему, что после нее это и с великим трудом исправить немыслимо!..

Наклонился к столу, и длинное гусиное перо в его загрубевшей, шершавой руке, разбрызгивая чернила, быстро засновало по бумаге со скрипом вычерчивая неразборчивые закорючки.

«Я сам многожды говорил Виниусу — писал Петр князю Ромодановскому, — он отпотчивал меня московским тотчасом. Изволь его допросить: для чего с таким небрежением делается такое главное дело, которое в тысячу раз головы его дороже».

А Александр Данилович тем часом занялся мартышками.

Зверьки с человеческими глазами, глубоко запавшими под вогнутыми лобиками, сидели в обнимку на мягком пуфе возле теплой изразцовой голландки.

Меншиков взял одну обезьянку на руки, подошел с ней к угловому шкафчику, достал оттуда и всыпал себе в карман две горсти шпанских орехов. Сел на диван. Обезьянка, сразу сообразив, в чем дело, начала быстро-быстро выбирать из кармана орехи и совать себе в рот. Ее щеки смешно оттопырились. Подбежала вторая обезьянка, села рядом с подругой, одну лапку положила ей на голову, второй начала вынимать у нее из-за щек орехи и быстро совать их себе в рот. Первая обезьянка сидела смирнехонько, не шелохнется: передние лапки повисли вдоль тела, лиловые ладонки наружу…

Меншиков рассмеялся.

— Ловко орудует!.. Чисто!..

Но в следующее мгновение его взгляд встретился с томительно-тоскливым взором зверька. Что-то и детское и старческое было в печальных глазах обезьянки. Не выдержал. Взял обеих под мышки, поднес к шкафчику, распахнул настежь дверцы:

— Берите, зверушки! Обе, обе!.. Хватит обеим!..

— Так! — крикнул Петр. Оказывается, он давно наблюдал за мартышками — Так, так, Данилыч. Добро… Нельзя мучить тварь бессловесную! Видеть этого не могу!

Пересел к Данилычу на диван, подхватил на руки одну обезьянку, улыбаясь, подбросил ее вверх, как ребенка.

— А что, — обратился к Данилычу, опустив зверька на колени и ласково поглаживая его за ушами, — можешь ты, например, поцеловать эту цацу?

Данилыч утвердительно качнул головой:

— А почему же, мин херр? Зверушечка чистая, ласковая, смышленая да послушная.

— Правда!

7

По приказу Петра фельдмаршал Шереметев выступил из Пскова в Шлиссельбург, а оттуда 23 апреля с 20 тысячами войска двинулся правым берегом Невы к Ниеншанцу. Крепость эта лежала на правом берегу Невы, при впадении в нее Охны. Гарнизон ее состоял из 600 солдат под командой полковника Апполова. человека старого и больного. Пушек в крепости было 75, мортир 3.