Меняющие Суть

Белоснежный ганах, сорванный с волос, отлетел в сторону. Тонкая шелковая ткань, крылом бабочки выгнувшись в воздухе, бесшумно опустилась на пестрый ройшский ковер. Этот ковер на полу - единственное яркое пятно в комнате. Все остальное: мебель, шторы - снежно-белые - цвет глубокого траура, зимой посреди осени опустившегося на дом. Занила не видела ни сияния белого шелка (за два дня успела привыкнуть к нему), ни вызывающе неуместной пестрой шерсти роскошного ковра под ногами. Даже когда упала на него, все равно не увидела... Как не услышала и гулкого хлопка тяжелой деревянной двери, закрывшейся за спиной, отделившей ее от остального дома. Тонкие пальцы вцепились в густой ворс ковра, зарываясь в него, словно пытаясь согреться. В этой комнате она была одна, никто не смел тревожить Кай'я Лэ в ее личных покоях. И даже для знатных салевцев, второй день подряд наводнявших дом боярыни Занилы, вход сюда был закрыт. Кай'я Лэ выпустила из пальцев ковер, только чтобы сжать руками виски. У стаи, единственным истинным Богом которой был Лес, не было каких-то особых погребальных традиций, и тела оборотней могли быть преданы огню еще два дня назад, вечером того же дня, когда они погибли. Но Натара, целый год замещавшая Занилу в Торговом Совете Салевы, была слишком известна в городе, и теперь каждый из тех, кто был или хотя бы числил себя среди ее знакомых, считал необходимым непременно попрощаться с ней, а заодно выразить свое почтение и самой боярыне. На два дня дом оборотней превратился в особняк знатной горожанки, и траурную церемонию пришлось устроить с соблюдением всех салевских традиций: с очагом, благовониями, песком и ритуальным угощением. И с обязательным присутствием в течение всех двух дней самой Занилы.

Кай'я Лэ прикрыла глаза, чувствуя, как все ее тело гудит от предельного напряжения этих двух дней, даже теперь не желающего ее отпускать. Два дня мелькания человеческих лиц, притворного сочувствия в равнодушных глазах, пустых до приторности слов... Оборотням и так не просто притворяться людьми, а особенно ей и особенно теперь, когда боль и ярость сжигают душу, когда сила готова в любую секунду выплеснуться смертоносным вихрем, вырвавшись из-под контроля, и лишь силой воли удается пока сдерживать ее, а единственное, о чем получается думать, - это месть древним врагам, вновь напавшим без объявления войны и не на Кай'я Лэ, а на тех, кого она не смогла, просто не успела, защитить! Занила знала, что надолго запомнит эти два дня - два дня ответных вежливых слов вместо задавленного в груди рыка. И хорошо, что под белоснежным ганахом можно спрятать лицо... Слишком много людей. Слишком долгие два дня.

Кончились. Вместе с ревом пламени погребального костра, взметнувшимся в черное ночное салевское небо.

По ниточке - по реке.

По ниточке - по судьбе...

Кай'я Лэ вскинула голову, напряженно прислушиваясь. Человеческий голос, выводивший неспешную песню, долетел в комнату через распахнутое окно из внутреннего дворика. Все эти дни в нем, как и предписывалось очередной традицией, сменяя друг друга, но ни на минуту не замолкая, тянули свои песни плакальщицы. Им всем заплатили еще на закате, когда закрылись кованые ворота за последним из знатных гостей. Но одна, значит, еще здесь, не ушла... В темноте, опустившейся на дом, отчетливо были слышны тихие вздохи струн, и такой же тихий, но удивительно отчетливый голос неизвестной певицы, тянущий, роняющий в пустоту слова, одно за другим, нанизывающий строчки, сплетающий рифмы... Такие простые! И мелодия... Сколько же веков этой песне? Сколько же раз, в скольких домах, на скольких погребальных церемониях она была повторена?..

Раз весна пришла, знать зима долой!

Хороводом лиц свадьба - пир хмельной.

Все желали нам год за годом жить,

Счастье чаркой пить, да детей растить!

А потом был дом, да за речкой луг.

На двоих постель, ни души вокруг...

Только счастье ведь как сирень цветет:

Лишь коснись ее - мигом опадет!

Так случилось вдруг в тот вечерний час.

Стук копыт тогда потревожил нас.

Кай'я Лэ не слышала ни строчки. Она прижала ладони к лицу, словно пыталась заставить себя перестать видеть снова и снова вздымающиеся в черное небо ярко-рыжие лепестки пламени. Занила сама разожгла этот костер, прикоснулась факелом к аккуратно сложенной поленнице в человеческий рост высотой, на самом верху которой все также в негнущейся от золота парче лежало тело Натары. Дрова были щедро политы маслом, и пламя вспыхнуло стремительно, обдав жаром руки и лицо Занилы. Но она даже не подумала отстраниться, словно не чувствуя его. Так и стояла, пока кто-то из оборотней - она даже не заметила кто - не заставил ее отступить.

За дверьми гонец, его в мыле конь.

"Меня князь послал", - так сказал нам он.

Свиток с сургучом протянул вперед.

Мужа моего к себе князь зовет.

Буря летняя, страшная гроза...

То на земли к нам вдруг война пришла!

Вот и князь теперь собирает рать,

На пути врага чтобы грудью встать.

Так сказал гонец да умчался вдаль,

Только счастье ведь он с собой забрал!

Ночь та темная коротка была.

А рассвет настал - провожать пошла.