Мемуары сорокалетнего

Тем не менее с последним вопросом она довольно удачно справилась, все разошлись вроде довольные друг другом. И только маленький Артемий Флегонтович, присутствовавший на первой лекции, не утративший за годы учебы в Ленинградском институте культуры своей природной крестьянской сметливости, сказал, когда прощался с лекторшей и поздравлял ее с удачным дебютом: «Все было, Гортензия Степановна, прекрасно, но вы поимейте в виду, что контингент у нас в городе сложный: пять научно-исследовательских институтов. Дети рядом с родителями-технарями испытывают захватывающую тягу к искусству и гуманитарным проблемам, очень многое знают, подкованные детишки».

Через две недели, согласно расписанию работы кружка, юные искусствоведы вновь собрались в Доме культуры. На этот раз Гортензия Степановна заметила, что аудитория резко повзрослела. Рядом с розовощекими акселератами, слушавшими ее прошлое занятие, сидели в таких же джинсиках, модных ботиночках и кожаных курточках люди постарше. И только явное сходство отдельных персонажей прошлой аудитории и вновь прибывших, как правило сидящих рядом, наталкивало на мысль, что вместе со своими не по годам возмужавшими и развившимися ребятишками пришли и не по годам моложавые родители.

В этот раз Гортензия Степановна читала лекцию о Нестерове — патриархе русской классической школы живописи и одном из первых советских художников. Она го-готовилась более серьезно, не полагаясь на остатки прежних представлений и несмышленую юность аудитории. В ход пошли и мемуары самого художника, и его письма. Даже в отборе диапозитивов она проявила определенную либеральную вольность, не свойственную ее предыдущей работе. Показала, кроме известных портретов Павлова, хирурга Юдина, скульптора Мухиной, и «Видение отроку Варфоломею», и «В лодке» и здесь получила уйму вопросов и, главное, ощущение, что присутствующие в своей массе и знают, может быть, больше, и подход у них более скептический, не принимающий ее довольно точных формулировок на веру.

Молодые акселераты, их папы и мамы, замаскированные под акселератов, попытали Гортензию Степановну всласть и о связи музыки с живописью, и о рисунках Феллини и Эйзенштейна, и о психологии восприятия авангардизма. Гортензия Степановна по опыту прошлой лекции была готова к коварным загадкам, но в годы ее молодости вызывали интерес круг журнала «Аполлон», группы «Бубновый валет», «Ослиный хвост», поиски Кандинского и Малевича. Но для этой просвещенной аудитории все это, оказывается, уже ушло, экстрагировало в непреложные и безоговорочный факты истории искусства.

В ее время эти картины, о которых так раскованно рассуждает эта молодежь, можно было увидеть в полутемных запасниках. А теперь — и тут она, Гортензия Степановна, промахнулась, вовремя по лености не заглянула! — а теперь, оказалось, композиции Кандинского печатают в первом же томе нового издания Советской Энциклопедии, вывешивают на выставке «Москва — Париж»!

И тем не менее Гортензия Степановна плыла в этом море вопросов, как ей казалось, довольно удачно.

Гортензии Степановне понравилась и тяга аудитории к активности. Понравилась она сама, находящаяся в центре внимания. Но уже на следующей лекции возрастной ценз присутствующих был резко снижен: пришло следующее поколение, мальчики и девочки лет десяти — двенадцати. Ушлые родители решили, что их младшим отпрыскам Гортензия Степановна подходит больше.

Этому новому эшелону юных искусствоведов Гортензия Степановна излагала свои канонические теории, и по их глазам она видела, что им интересно, поучительно, они с жадностью ловят и записывают ее слова, но вопросов они почти никаких не задавали. Это был еще возраст ответов. Гортензии Степановне с ними было откровенно скучно, она про себя решила, что этот год с честью дотянет до конца, но на следующий за кружок не возьмется.

Взаимоотношения Евгения Тарасовича с драматической студией поначалу складывались удовлетворительно. Опыт его научил, что люди, связанные с лицедейством, весьма нелегки в общении, поэтому на первое занятие он пришел как на разведочное: посмотреть артистов и себя показать.