Мемуары Остарбайтера

В этот раз я поехал на лыжах, ветер сопутствовал. Я быстренько всё оформил и получил. Кладовщик предложил мне чашку чая с хлебом и с куском сала на дорожку, я согласился. Он помог мне увязать торбу за спину попрощались, и я тронулся, а ветер оказался мне в лицо. Выехал за хутор, невозможно идти. Метёт позёмка, где сдувало снег с дороги, а где наметало буграми. Темнело рано и я сбился с дороги, кругом поле. Провиант за спиной все тяжелел и тяжелел и, наконец, отвис на одну строну. Пальцы задубели и рукавички перестали греть, но я шёл, еле передвигая ноги и боялся остановиться. Декабрьский мороз делал своё дело, а идти около 10 км.

Потом попал на Тростянецкую дорогу и пошёл вправо, знал, что она выведет меня на Сокырынци. Добрёл до Ясеневой аллеи и успокоился немного. Снял торбу, лыжи, приставил под дерево, чтоб можно было сесть не на снег, сел упёрся спиной в дерево и мне стало так тепло, уютно и я уснул. Сколько спал, не знаю, но видел, как на яву маму.

Вижу, она идёт такая красивая и веселая, коса обвитая на голове, так она носила её до голодовки (как Юля Тимошенко) в белом платье.

А я ей кричу: «Мама, мама, мама, зачем ты меня покинула?». А она улыбается и так манит меня пальцем и говорит: «Иди за мной! Иди!».

Я что-то ещё кричал и вдруг чувствую, что кто-то меня толкает и бьёт по лицу. Я открыл глаза и вижу людей, а встать не могу.

Они под руки меня подняли. Я весь в снегу. Снег с меня стряхнули и узнали, спрашивают: «Юрко, це ты!». Кажу: «Я». А стоять не могу. Спрашиваю: «А Вы кто?». «А це я, Борис Порывай». Второго не помню. Они заставили меня прыгать, а потом бежать по дороге впереди. Я бежал, падал, до села оставалось 1—1,5км. Я уже не мог бежать, разогрелся и стал на лыжи, тот парень на себе вёз мою сумку. Въехали в село уже стемнело.

Дом бабы был за усадьбой Забилы, сразу за углом по дороге на Бугаивку, перед кладбищем. Баба вышла, встретила нас, позвала всех в хату и расспрашивает. Я кажу: «Бабо, да всё нормально». А Борис каже: «Да не всё бабо Юрко чуть не замёрз в снегу. Оце ж мы с Павлом катались на лыжах за селом, слышим хтось нас зове, а не видим. Пидьехали ближе бачим людына в снегу и щось бормоче, снег стряхнули, а це Юрко».

Баба запричитала. Давай креститься да Бога благодарить, что послал детей на помощь. Дала хлопцам гостинцев, а меня давай отогревать, кормить, поить и растирать с молитвами перед лампадкой. Потом загнала меня на печь, и я уснул, после нескольких глотков ее крепкой настойки.

В школу на второй день не пошел и после обеда пришел сам директор Федор Семенович с классным руководителем Михаилом Юрьевичем и несколькими школьниками. Поругали меня и пожалели, уроки какие были, и какие на завтра задали, мне сказали, а директор сказал, чтобы я в школу не ходил без разрешения врача.

На второй день пришла врач, выслушала меня и еще оставила меня дома на три дня и оставила рецепты. Меня спрашивали, как случилось. Говорю, не знаю. Через пару дней приехал из Хутора Иван Владимирович и говорит: «Ну что живой? Говорю — «Да»! Ну, мне за тебя влетело и от председателя. И от парторга, а як бы замерз, то меня посадили бы в тюрьму. «Почему ты не зашел ко мне?». Говорю, что спешил и не хотел беспокоить Вас.

Баба Евдоха говорит, что не пущу больше его к вам за этими крохами. Он говорит правильно, сейчас я Вам привез все до конца месяца, а с нового года привезут все до весны на три месяца. А это от нас! Вытащил каравай хлеба, сливочного масла, шматок сала, банку меда и бутыль молока и самогона бутылку бабе на растирку.

Я поблагодарил его за все и сказал: «Дядя Ваня, я виноват, больше не повторится». Он сказал: «Главное, что жив остался».

В понедельник пошел в школу, выздоровил, и опять ко мне все внимание, а мне стыдно за мою слабость, хоть провались. Если бы не хлопцы, то мама меня бы «забрала», и я бы не испытывал в дальнейшем тех мучений и страданий которые я переношу по сегодняшний день. Имею ввиду болезни, унижения и т. д.

Зима выдалась холодная. Я с бабушкой, после уроков ходил в лес с саночками по дрова. Где, что сломаем то и везем домой. Я еще помогал на конюшне чистить навоз, и конюхи давали мешок соломы.

Началась весна 1941 года. Стало теплей и светлей. Топить печь стало легче и уроки выполнять тоже, не потребовался каганец и керосин.

Я готовился к экзаменам до темна, хоть и учился я хорошо. Математика, физика, химия и другие предметы все было отлично и хорошо, а вот грамматика как украинского, так и русского, и немецкого хромали, но все сдал хорошо и поступил в Сельхозтехникум и выполнил наказ, как директора школы, так и председателя колхоза.

Уже летом после экзаменов я пошел в Лозовое. Зашел в бухгалтерию, чтобы выписать накладные, а главный бухгалтер говорит: «Ни Юрко, в колгоспи треба робыть, отрабатывать те, за що тебе кормылы». Послали меня до председателя.