Мемуары

Екатерина была честолюбива, способна к ненависти, мстительна, самовольна, без всякого стыда; но к ее честолюбию присоединялась любовь к славе и, несмотря на то, что когда дело касалось ее личных интересов или ее страстей, все должно было преклониться перед ними, ее деспотизм все же был чужд капризных порывов. Как ни были необузданны ее страсти, они все же подчинялись влиянию ее рассудка. Ее тирания зиждилась на расчете. Она не совершала бесполезных преступлений, не приносивших ей выгоды, порою она даже готова была проявлять справедливость в делах, которые сами по себе не имели большого значения, но могли увеличить сияние ее трона блеском правосудия. Даже больше того: ревнивая ко всякого рода славе, она стремилась к званию законодательницы, чтобы прослыть справедливой в глазах Европы и истории. Она слишком хорошо знала, что монархи, если даже и не могут стать справедливыми, должны, во всяком случае, казаться таковыми. Она интересовалась общественным мнением и старалась завоевать его в свою пользу, если только оно не противоречило ее намерениям; в противном случае, она им пренебрегала. Ее преступная политика по отношению к Польше выдавалась за плод государственной мудрости и путь к военной славе. Она завладела имениями тех поляков, которые проявили наибольшее рвение в защите независимости своего отечества, но, раздавая эти имения, она привлекала к себе именитые русские семьи, а приманка незаконной выгоды побуждала окружавших ее хвалить ее вкус к преступной, безжалостной и завоевательной политике.

Называют только одного генерала Ферзена, победителя при Мацеевицах, который отказался от конфискованных имений семьи Чацкого и попросил наградить его пожалованием из государственных земель. Никто больше не осмелился на подобный, столь справедливый поступок, на том основании, что всякий приказ императрицы требует слепого повиновения. Воля императрицы, будь это самая вопиющая несправедливость, не могла быть подвергнута критике, обсуждению. Никто не мог и помыслить о том, чтобы позволить себе такую смелость. По общему убеждению, ее действия не могли быть подчиняемы общим законам, и самые принципы справедливости зависели от ее решений.

Мне хочется привести по этому поводу один пример, наделавший тогда много шуму. Княгиня Шаховская, обладавшая колоссальным состоянием, выдала свою дочь замуж за герцога д'Аремберг. Это было за границей. Екатерина, возмущенная тем, что не испросили ее согласия, велела наложить арест на все имения княгини. Мать и дочь явились к ней и умоляли о милости, но Екатерина, глухая к их мольбам, расторгла этот брак, считая его недействительным, потому что он был заключен без ее согласия. Это был возмутительный по своей несправедливости приговор, но мать и дочь подчинились ему, а общество отнеслось к этому происшествию, как к самому обыкновенному обстоятельству. По крайней мере, никто об этом не проронил ни слова. Некоторое время спустя, молодая княгиня вышла вторично замуж; но, будучи искренно привязанной к своему первому мужу, мучимая угрызениями совести, лишила себя жизни.

Если бы мы не боялись погрешить против Людовика XIV, мы сказали бы еще, что двор Екатерины имел некоторое сходство с двором великого короля. Сказать, что любовницы короля играли совершенно ту же роль в Версале, какую играли фавориты Екатерины в Петербурге, не будет грехом против его памяти. Что же касается безнравственности, распущенности, интриг и низостей петербургских куртизанов, то в этом отношении петербургский двор мы могли бы сравнить с двором византийским. В смысле же подчинения, преданности и уважения народа, мы не найдем, кажется, подобного примера нигде, кроме Англии, зачарованной Елизаветой, такой же жестокой и честолюбивой, но одаренной большими талантами и мужской энергией.

Даже распущенность Екатерины, часто прибегавшей для удовлетворения своей чувственности к мимолетным связям, служила в ее пользу, в ее сношениях с народом, т. е. с армией, придворными и привилегированными классами. Всякий нижний офицерский чин, всякий молодой человек, лишь бы только он был одарен хорошими физическими качествами, мечтал о милостях своей властительницы, которую он возносил до небес.

И хотя она, подобно языческим богам, более чем часто спускалась с своего Олимпа, чтобы вступить в связи с простыми смертными, уважение ее подданных к ее авторитету и власти не уменьшалось от этого; напротив, все восхищались ее выдержанностью и умом. Те, которые стояли к ней ближе и которые, независимо от своего пола, пользовались ее милостями, не могли достаточно нахвалиться ее добротой и приветливостью и были действительно ей преданы.