Мемуары

Уже на следующий день Штернберг решил показать разные снимки. Мы снова встретились в «Бристоле». Он рассказал, что был вчера в театре. На вторую главную мужскую роль УФА предложила ему Ганса Альберса.[146] Вечер выдался удачным: не только Альберс показался ему идеальным исполнителем роли, он нашел и свою Лолу — Марлен Дитрих.

— Я очарован. У нее была лишь крохотная роль, но стоило ей только оказаться на сцене, и уже нельзя отвести глаз. Завтра я должен с ней познакомиться.

С тех пор мы виделись ежедневно. Это не было романом — от встречи к встрече укреплялись дружеские отношения. Штернберг рассказывал обо всем, что касалось фильма «Голубой ангел». Так я узнала о борьбе, которую ему пришлось вести с Яннингсом и другими занятыми в этом фильме актерами, чтобы дать Дитрих главную роль. Он был убежден, что нашел в Марлен идеальную исполнительницу роли Лолы, и я поддержала его в этом решении, потому что и мне она очень нравилась.

Однажды я получила большой букет ландышей, перевязанный белыми шелковыми лентами. В нем находилась карточка со словами: «Ду-Ду[147] от Джо».

Ландыши были началом объяснения Йозефа фон Штернберга в любви. Но любовь, к сожалению, была односторонней. Я бы с удовольствием предложила ему нечто большее, чем просто симпатия и восхищение, — он был не просто хорош собой, он был одним из самых очаровательных людей, которые мне когда-либо встречались. Но я еще не оправилась от мучительного разочарования в своих чувствах. Штернберг почти каждый вечер приходил, чтобы вместе поужинать. Часто визит заканчивался довольно поздно, после чего мы еще ехали на студию в Бабельсберг. Его интересовало мое мнение, которое он с удовольствием выслушивал обычно до того, как Поммер получал материал на просмотр.

Случаю было угодно, чтобы Марлен жила в одном доме со мной: я на шестом этаже, а Дитрих на четвертом. Из своего садика на крыше я могла заглядывать в ее окно. Но она еще не знала о моей дружбе со Штернбергом — и вряд ли в начале съемок это имело для нее какое-то значение. Но вскоре все должно было измениться.

В конце недели приходил Штернберг, и мы выезжали на наемном автомобиле в красивейшие окрестности Берлина. Занимательные и поэтичные часы! Штернберг был блестящим рассказчиком. Он называл меня Ду-Ду и никогда Лени, а я его — Джо. Он баловал меня великолепнейшими цветами, а я не знала, как отблагодарить. Но лучшим подарком для меня была возможность присутствовать на его павильонных съемках, наблюдая за ним во время работы. С актерами он обходился как дрессировщик, они же ловили даже движение его глаз.

В один из таких съемочных дней мне был представлен Эмиль Яннингс, который — что с ним случалось редко — был в хорошем настроении. Он даже побеседовал со мной. Штернберг репетировал с Марлен прославленную впоследствии сцену: она сидит, прижав к груди согнутую в колене ногу и поет знаменитый шлягер Фридриха Холлендера:[148]«Я с головы до ног любви посвящена, мой мир весь в этом, всё остальное чушь».

Штернберг заставлял ее повторять снова и снова. Все его что-то не устраивало. Марлен, казалось, раздражало мое присутствие, она не слушала, что говорил ей Штернберг, и начала, со скучающим видом и явно чувствуя себя задетой, теребить штанишки. При этом она села так, что можно было видеть все, что следовало прикрыть. И так откровенно, что нужно было быть слепым, чтобы не видеть, что она хотела спровоцировать Штернберга. Вдруг он пришел в ярость и закричал: «Марлен, веди себя как следует!»

Она сделала капризное движение, немного одернула штанишки, и проба продолжилась. Ситуация была мне неприятна, и я простилась со Штернбергом.

Вечером он рассказал, что по окончании съемок Марлен устроила ему ужасный скандал и угрожала, что не будет сниматься, если я появлюсь в павильоне. Поведение Марлен было для меня неожиданностью. Джо рассказал, что она в него влюблена. Поскольку я не была влюблена в Штернберга, то отношения между ним и Марлен были мне абсолютно безразличны. Джо сказал, что Марлен проявляет о нем буквально материнскую заботу и даже каждый день готовит, но для него она всего лишь материал, из которого будет создана Лола. Чтобы еще больше не накалять напряженную атмосферу — в основном из-за поведения Яннингса, — я прекратила свои дальнейшие посещения съемок «Голубого ангела».

Гарри Зокаль, состоявший в любовной связи с прекрасной граіфиней Агнес Эстерхази[149] — одной из привлекательнейших звезд эпохи немого кино, — пришел ко мне с совершенно неожиданной просьбой:

— Не могла бы ты на две-три недели поехать в Париж, чтобы вырезать пятьсот метров из немецкой версии «Белого ада»? Фанк уже все смонтировал, но для французской версии фильм слишком длинный.

— Ты же знаешь, что я еще никогда не монтировала фильм, — ответила я.

— Фанк не расстанется ни с метром пленки. А ты сможешь, я же знаю, — наседал Зокаль.

Конечно, меня весьма прельщала неожиданная возможность познакомиться с Парижем. К тому же я верила, что смогу сократить «Пиц-Палю».

— И что я получу за это?

— Ничего. Триста марок на расходы.

— Ты сошел с ума.