Мемуары

Я не мог вставить ни слова в монолог этой женщины, но зато я узнал, не расспрашивая, все, что мне нужно было узнать, и принялся тотчас же отвечать моей дорогой узнице. Как она просила, я хотел написать всего несколько слов, но у меня было слишком мало времени, чтобы писать коротко. Поэтому мое письмо превратилось в болтовню на четырех страницах, и, конечно же, я сказал в нем меньше, чем она ухитрилась сказать мне на одной. Я написал ей, что ее письмо вернуло меня к жизни, и спрашивал, могу ли я надеяться увидеть ее. Я сообщил ей, что дал один цехин посланнице, а второй спрятал под печаткой и буду посылать ей столько денег, сколько ей потребуется. Я просил ее не пропускать ни одной среды и не бояться, что ее письма окажутся слишком длинными: пусть пишет мне все, не только о том, что с ней происходит, как с ней обращаются, но и обо всех планах, которые могли помочь сбросить цепи и соединить нас для вечного счастья. Я внушал ей, что она должна сделать все, что в ее силах, чтобы ее полюбили все монахини и воспитанницы и, однако, никому не доверять полностью и, главное, не показывать, что она тяготится жизнью в монастыре. Похвалив находчивость, сумевшую помочь ей написать мне, я заклинал не допустить, чтобы кто бы то ни было видел ее пишущей, тогда в ее комнате сделают обыск и все пропало. «Сжигай все мои письма, — писал я в конце, — и ходи регулярно на исповедь, чтобы тебя ни в чем не заподозрили. И пиши, пиши мне обо всем, твои тяготы меня интересуют не меньше, чем твои радости».

Запечатав письмо таким образом, что цехин, помещенный в него, никак нельзя было увидеть, я расплатился с почтальоншей, дав ей цехин в свою очередь и прибавив, что такая же плата ждет ее за каждое письмо.

..Любовь безоглядна в стремлении к наслаждениям, но когда надо вернуть утраченное из-за какого-нибудь случая счастье, любовь делается расчетливой и предусмотрительной. Письмо из монастыря преисполнило меня радостью, и в одно мгновенье от величайшей скорби не осталось и следа. Я почувствовал уверенность в том, что смогу вызволить мою любовь из неволи, даже если монастырь будет защищать артиллерия. Первой же моей мыслью после ухода посланницы было, как мне наилучшим образом использовать неделю, оставшуюся до получения следующего письма. Игра мне не помогла бы, все мои были в Падуе; я собрал свои чемоданы и уже через три часа стучался в двери дома, который занимал мой благодетель. Он как раз собирался обедать и сердечно обнял меня.

— Я надеюсь, — сказал он, — что ты никуда не спешишь?

— Нет, — ответил я, — но я умираю с голоду.

..Я вернулся в Венецию за четверть часа до появления вестницы из Мурано. На этот раз письмо представляло собою целый дневник на семи страницах. Точное его воспроизведение, боюсь, утомило бы читателя, поэтому ограничусь выдержками из него.

Рассказав во всех подробностях о том, что предпринял ее отец после визита к г-ну Брагадину, К. К. писала, что она довольна и своей комнатой и монахиней, которая к ней приставлена и от которой она зависит. Эта монахиня сообщила ей о запрещении писем и визитдв под страхом отлучения от церкви, вечных мучений и прочих благоглупостей. Однако та же самая монахиня доставила ей бумагу, чернила, книги, и благодаря ей она может писать мне по ночам.

Далее К. К. в довольно игривой манере писала, что самая красивая обитательница монастыря безумно полюбила ее, дважды в день дает ей уроки французского языка и дружески предостерегает от близкого знакомства с прочими воспитанницами. Этой монахине всего двадцать два года: она красива, богата и щедра, все другие относятся к ней с почтением. «Когда мы остаемся одни, — писала моя подруга, — она так нежно целует меня, что не будь она женщиной, ты бы обязательно приревновал меня». О планах побега она писала, что, кажется, выполнить их будет не так уж трудно, но осторожность требует сначала как следует изучить окрестности монастыря, которые пока ей совсем незнакомы. Заканчивала она просьбой прислать ей мой портрет, который можно так искусно спрятать в кольце, что никто его не отыщет. Кольцо надобно передать с ее матерью: я могу ее встретить каждое утро на мессе в их приходской церкви. «Она тебя любит и исполнит любую твою просьбу».

Я заканчивал мой ответ, когда Лаура — так звали нашу вестницу — явилась за ним. Я передал с ней пакет, в который вложил сургуч, бумагу, перья и огниво. К. К. сказала Лауре, что я ее кузен, и та, кажется, ей поверила.

..Я заказал свой миниатюрный портрет одному искусному пьемонтцу, с которым я познакомился на ярмарке в Падуе, он потом хорошо зарабатывал в Венеции. Он сделал также и изображение Св. Катарины в ту же величину, и один венецианец, прекрасный ювелир, изготовил мне красивое кольцо. Кольцо было украшено миниатюрным изображением Святой Катарины, но нажатие маленькой голубой, почти невидимой на белой эмали, точки приводило в действие пружинку, и вместо святой появлялось мое изображение.