Memory Makers

Подчеркивая угрозы истории, государственные СМИ и политики пытаются превратить эти культурные и основанные на "памяти" угрозы в вопросы личного характера. Одна из наиболее вопиющих тактик, используемых российскими СМИ, чтобы подчеркнуть значимость исторического нарратива для национальной и индивидуальной идентичности, - это высоко персонализированный тон при освещении исторических тем и сюжетов. При обсуждении таких значимых событий, как Великая Отечественная война, журналисты намеренно персонифицируют язык ("мы", "наш"), часто переходя на семейный ("наши отцы", "наши деды") и первобытный. В освещении украинского кризиса последние даже включали посещение кладбищ и разговоры о "наших предках", "наследниках" (злодеях или героях, в зависимости от ситуации) и "потомках ветеранов" (Фильмошкина 2014; Миронов 2014; Королев 2014д: 22.54).

С помощью этих риторических приемов СМИ пытались сформировать чувство национальной сплоченности, противопоставляя Евромайдану, Западу, оппозиции и многочисленным другим оппонентам. Акцент на семейных отношениях делает прошлое и политику личными: "Наша память дана нам нашими родителями, бабушками и дедушками. Поэтому мы знаем, что на самом деле произошло в Великую Отечественную войну [что бы ни говорили украинцы]" (Гришин 2014c). Как следует из этой цитаты, журналисты могли достичь чувства национальной сплоченности с особым эффектом при освещении событий в Украине, где СМИ представили протесты Евромайдана как посягательство на правду о Великой Отечественной войне и личную связь людей с ней. Для этого СМИ часто ссылались на семьи ветеранов Второй мировой войны. Учитывая, что с 1945 года прошло мало времени, ветеранов того конфликта было мало, вместо них использовались дети и внуки ветеранов, чтобы выразить возмущение демонтажем и переписыванием победы, которую одержали их "отцы", "деды" или "прадеды" (Чинкова 2014). В 2022 году российские СМИ использовали ту же тактику, чтобы оправдать свои бомбардировки украинских городов.

Персонификация истории побуждает аудиторию встать на сторону двух четких бинарных противоположностей: злодеев сегодняшнего дня (слитых с прошлыми воплощениями) и героических современников, слитых с собственными предками и легендами прошлого. Это также отражает чувствительность правительства и СМИ к эмоциональной силе памяти и их способность направлять ее в нужное русло. В своих статьях, посвященных санкциям и ухудшению отношений с Западом, журналисты предлагали исключительно частный взгляд на свои переживания 1990-х годов, при этом эмоциональную роль играла еда. Известный журналист Дмитрий Стешин, обычно известный своей напыщенностью, с видимым отчаянием вспоминал, "как неделями ел перловую крупу, обжаренную в шкварках старого желтого сала, твердого, как парафиновая свеча", во время своей нищей юности после распада СССР (Steshin 2014).

Помимо приближения автора и/или издания к читателю за счет подчеркивания (предполагаемого) общего опыта, высоко персонализированные истории очерчивали разрыв между теми, кто страдал, и теми, кто наживался в 1990-е годы ( Arsyukhin 2014a). Все анализируемые типы СМИ несли один и тот же посыл: Запад и его сторонники были незаслуженными победителями и причинами этого болезненного времени: "Мы с грустью вспоминали 1990 год и гамбургер как знак достижения западной цивилизации [...] в итоге то самое советское мороженое, сделанное по государственным стандартам, было убито" (Скойбеда 2014b). Обращение к воспоминаниям о советской еде, приватизированной после распада, придало политическую окраску очень распространенной в мире форме ностальгии по еде , когда смена рецептов или даже брендинга осуждается как символ упадка. Только в российском случае страна, создавшая продукты, и государство, регулировавшее их качество, полностью исчезли.

Используя эту ностальгию в финансовых целях, элитная ресторанная группа Novikov в конце 2014 года открыла новый очень дорогой ресторан. Под названием "Страна, которой нет" он предлагал широкий ассортимент блюд из бывших советских республик по завышенным ценам и в атмосфере осуждения, характерной для определенного типа московских заведений. Это отражало товарную обработку элитой широко распространенной ностальгии по советской эпохе, демонстрируя, что в действительности это слишком сложное явление, чтобы сводить его к "бедным советским ностальгирующим русским" против "жадных (про)западников". Эта бинарность даже исчерпала себя в российском политическом дискурсе, который типизировал Россию как жертву в 1990-е годы, но не в середине 2010-х. Освещая ухудшение отношений с США и ЕС, СМИ вместо этого привносили исторические коннотации, такие как бойкот или патриотическое непотребление (Сквирская 2017; Ранн 2017) западной еды, в частности McDonald's, с его коннотациями перехода к капитализму (Лента 2014a; Зубков 2014).