Memory Makers

Я также надеюсь, что она объяснит, почему политикам и аналитикам необходимо более серьезно относиться к "пропаганде" и исторической одержимости и признать их значительную эмоциональную силу. Россия никогда не будет в мире со своими соседями, пока не сможет быть в мире с собой и своей историей. Одержимость российских чиновников и общества обеззараживанием истории и превращением ее в нечто, пригодное для доказательства исключительного героизма и виктимности, подпитывается неуверенностью в себе, порожденной сменой идеологических режимов и бессмысленностью исторических травм, пережитых Россией в XX веке. Сила этих культурных воспоминаний огромна, и Кремль использует ее, чтобы подготовить свой народ к войне и репрессиям.

Обычные люди также принимали участие в этом иммерсивном соединении прошлого и настоящего. Для многих россиян путь к расстрелу мирных жителей в Буче был вымощен реконструкцией сражений и переодеванием в военную форму. Участие в официальном создании памяти охватывает широкий, порой причудливый спектр мероприятий. Это может быть празднование дня рождения вашего ребенка в ярмарочной Партизанской деревне, расположенной в парке "Патриот" на окраине Москвы. Или воспользоваться возможностью подняться на борт поезда-музея "Эшелон Победы", который проехал по России и Белоруссии в 2018 году, нагруженный выставками военного времени, агитационными плакатами и зенитными орудиями. Но помимо того, что политика памяти служит материалом для забавных заголовков, она занимает более торжественное место в самой сердцевине российской политической системы. В 2020 году Владимир Путин ввел в действие новые масштабные законодательные поправки, которые фактически стали новой российской конституцией. Многие наблюдатели обратили внимание на то, что она позволяет Путину оставаться у власти до 2036 года, но в основе этой конституции также лежит кодификация обязанности "защищать историческую правду" и "охранять память" о Великой Отечественной войне - так в России называют войну Советского Союза против нацистов с 1941 по 1945 год.

В этой памяти - и законе - нет места ни массовым изнасилованиям Красной армии в Берлине, ни советской оккупации Восточной Европы после 1945 года. Подобное ограничительное законодательство не появилось внезапно: российское правительство, СМИ и - в некоторой степени - общественность тщательно подготовили почву для него задолго до этого, работая как создатели памяти, чтобы продвинуть историю в сердце российской политической и народной культуры. Предпринятые ими усилия стали частью более широкого "обращения к истории" Кремля - термина, обозначающего интенсивное использование и распространение правительством выборочных интерпретаций истории для определения того, что значит быть русским, для оправдания своего правления и для проецирования власти внутри страны и за рубежом.

Обращение к истории - это отчасти смещение политического фокуса, а отчасти призыв к осознанию и действию, требующий от граждан активного участия и воспроизведения "использования" Кремлем истории в качестве инструмента политической аргументации (Kangaspuro 2011). Эта книга - попытка описать содержание и подачу этих аргументов, проследить, как российское правительство, СМИ и связанные с ними структуры пытались взять на себя власть над культурной памятью и превратить исторический нарратив в предмет экзистенциальной и повседневной заботы. В книге задается вопрос, как и почему правительство решило основывать идентичность и дискуссии о принадлежности к той или иной стране на исповедуемом им историческом нарративе. Прояснение того, как и почему, важно не только для российского, но и для глобального случая, поскольку мы видим, что история играет все более заметную и разделяющую роль в политическом дискурсе, дебатах и дискуссиях об идентичности от Шанхая до Сан-Франциско (Фукуяма 2019).

Мой первоначальный интерес к "ретроспективной реконструкции Кремля в угоду настоящему" (Olick 2007: 9) возник, когда я жил в России с 2011 по 2015 год. После Евромайдана 2013-14 , протестов и революции на Украине, следя одним глазом за BBC, а другим - за ее номинальным эквивалентом, "Россией-1", я был не столько шокирован разницей в интерпретации, сколько обескуражен интенсивностью и избирательностью обращений российских политиков и отечественных СМИ к истории. Я наблюдал за тем, как имена и места, известные мне только по учебникам истории (русским) - Степан Бандера, Хатынь, СС Галичина 3 - появлялись в новостях, как по кругу, прививаясь к сегодняшним и, казалось бы, не связанным с ними событиям.