Меморандум Квиллера

Внутренний голос твердил: “Уходи, Квиллер, уходи!”, но я оставался, пока на улице не зажглись фонари и комната не наполнилась их светом. Пройдя в ванную, я взглянул в зеркало на свое лицо и убедился, что оно не изменилось, хотя иногда мы опасаемся, что перенесенные испытания меняют его выражение. Послышался приглушенный звонок, и Инга кому-то открыла дверь. Завязав и поправив галстук, я вышел в гостиную, увидел там Октобера и сразу же понял, что начиная с того момента, как я пришел в сознание у Грюневальдского моста, все рассуждения, приведшие меня сюда, были ошибочными. Под воздействием наркотика в бреду я сообщил Фабиану и Октоберу имя “Инга”. В Берлине тысячи Инг, однако они знали, о какой именно идет речь и от кого я услышал слово “Феникс” (“Фениксы? Феникс – да. Как вы узнали о «Фениксе»?”).

Разговор между Фабианом и Октобером, ведшийся неразборчивым для меня шепотом, теперь мне был понятен, словно я слышал каждое его слово.

Фабиан:

– Так мы ничего от него не добьемся.

Октобер:

– В таком случае мы подвергнем его специальной обработке.

– В этом нет необходимости, и не исключено, что вы вообще потеряете его. Кроме того, он может оказаться в таком состоянии, что ничего связного и осмысленного не сможет сказать, а сохранить его для использования в дальнейшем уже будет невозможно.

– В таком случае посоветуйте, что делать.

– Я заметил вашу реакцию при упоминании имени “Инга”. Вы явно знаете ее. Кто она?

– Перебежчица.

– Ее можно найти?

– Да.

– Давайте отпустим его к ней.

– Но он может не пойти туда.

– Нет, пойдет. Вы же слышали, что он говорил о ней в бреду. Он хотел бы овладеть ею, и мы можем усилить его желание для того, чтобы он наверняка направился к ней. Вы заметили, как он боится смерти и без конца твердит о Кеннете Линдсее Джоунсе и Соломоне Ротштейне? Мы сыграем на этом страхе. Ему следует сообщить, что его скоро убьют, и сделать это убедительно. Потом мы дадим ему возможность жить, и пусть он испытает связанный с этим шок. С возвращением жизни он почувствует непреодолимое влечение к Инге и отправится прямо к ней.

– Я в этом не убежден.

– Вы должны поверить мне на слово. Я изучал эти явления в человеческой психике во время войны. В госпиталях среди тяжелораненых отмечался высокий процент смертных случаев в течение ночи, спустя всего лишь несколько часов после того, как им сообщалось, что операция прошла успешно и они будут жить. Работая в лагерях Дахау и Нацвейлер, я выработал исключительно успешную тактику допросов. Мы объявляли заключенному, что он приговорен к смерти, в течение трех суток держали в ежеминутном ожидании исполнения приговора, а затем приводили на виселицу и надевали петлю на шею. В самую последнюю минуту приговор отменялся и объект помещали в отдельную камеру с опытным агентом – как правило, молодой интересной женщиной, которая не отдавалась ему до тех пор, пока он не рассказывал ей все, нас интересующее. Таким путем мы всегда узнавали значительно больше, чем с помощью пыток, хотя подобный метод применялся лишь к заключенным, которые были готовы умереть, не произнеся ни слова.

– Вы считаете, что и этот поведет себя так же?

– Возможно. Во всяком случае, я обещаю вам, что не больше чем через несколько часов он отправится к этой Инге. Видимо, он влюблен в нее.

Итак, все мои рассуждения оказались ошибочными; я исходил из того факта, что за мной не следили. А в слежке не было необходимости – нацисты знали, где меня найти. Но сейчас они ничего со мной не смогут сделать, ничего!

Октобер стоял посередине комнаты, с ним были еще трое. Один стоял, прислонившись спиной к двери, через которую они вошли, второй охранял дверь в спальню Инги, а третий оказался позади меня, отрезая выход в ванную. Окна оставались не прикрытыми; да это и не имело смысла – Инга жила высоко. Ни у кого из них оружия я не видел, но, несомненно, они были вооружены. У нас с Октобером существовало молчаливое соглашение о неприменении оружия; я знал, что моя жизнь будет сохраняться нацистами, пока я не сообщу им того, что они хотят. Разумеется, бежать отсюда было невозможно, а вступать в схватку я не мог; судя по виду, каждый из них был значительно сильнее меня.

Я взглянул на Ингу. Свой страх она проявила характерным для нее путем – с примесью какой-то радости, но, тем не менее, это был страх. Она прекрасно знала, кто эти люди и что такое “Феникс”.

Я дождался, пока Инга взглянет на меня, и, как только она это сделала, поднял и тут же опустил глаза, давая ей понять, что сейчас ничего предпринимать не следует. Я поступил так, поскольку если бы она и успела позвать свою овчарку и та смогла бы вначале разбить стекло двери с чердака в спальню, а потом открыть дверь из спальни сюда, здесь все равно нацисты пристрелили бы собаку.

– Вы не должны были покидать нас, – между тем заговорил Октобер, обращаясь к Инге, – и тем более общаться с врагом. Что вы ему рассказали?

– Ничего, – вмешался я.

Октобер даже не взглянул на меня.

– А что он вам рассказал?