Меморандум

В конце концов любая жизнь кончается и что?.. Библия утверждает, что после смерти тела, душа продолжает жить и жить вечно. Правда, там, за границей смерти, два адреса: мучения в аду и блаженство в раю. Почему-то я ни минуты не сомневался, что меня-то ожидает именно рай! И именно изучением рая, Царства Небесного, я и занимался. Меня не покидала уверенность, что меня там, в эти самые дни и ночи, ожидают. Кто? Господь Иисус, Пресвятая Богородица, святые, ангелы, или мои умершие родичи и прародители — протягивают ко мне руки и зовут на небеса. Так звал со дна морского в синие сверкающие небеса солнечный луч, пробившийся сквозь толщу голубой волны тем июльским полднем в самом начале шторма?

В гудящую огнем печь моих размышлений о вечности непрестанно поступали извне новые и новые вязанки хвороста, поддерживающие горение.

У Сашки Черкалина умер отец от рака. Только три дня назад дядь Миша присел к нам на скамейку, рассказал о битве за Сталинград, протянул рубль на мороженое, улыбаясь так нежно и печально — и вот под заунывную, рвущую душу музыку его выносят из подъезда в красном ящике, ставят на табуретки, я заглядываю через плечо плачущего пьяненького Димыча и вижу желтое лицо дядь Миши с ввалившимися морщинистыми щеками с седой щетиной и ору что есть мочи про себя: «Не он это! Нет, не добрый старый ветеран-орденоносец, не Сашкин батя, не человек — это кто-то другой!» Вечером поминки из квартиры выплеснулись во двор: мужики в черных рубахах вынесли бутылки и сели за доминошный стол, следом выскочили женщины в черных платках, беззвучно постлали клеенку и выставили миски с огурцами и колбасой. Вышел Сашка, я спросил его: «Как ты?» — «Водку пью, уже много выпил!» Сашка бросил школу, устроился учеником слесаря на завод, стал выпивать регулярно, скоро превратился в алкоголика.

Умерла от белокровья мать Володи Рацимова, нашего отличника, гордости школы, а с ним случился паралич. Его лечили лучшие врачи города, но он так и остался инвалидом с безумными глазами, мычащим что-то неразборчивое, пускающим слюну из кривого рта, медленно, с натугой переставляющим костыли, волоча сухие ноги за непослушным телом.

Попала в аварию красивая девочка Поля Булкарина из нашей школы. На нее заглядывались все мальчишки во дворе, но она была неприступна и холодна в своей гордой красе. После аварии перенесла несколько операций, но так и осталась хромой, сухорукой, со шрамами по всему телу, с потухшими, извиняющимися глазами. За ней бегали жестокие сопливые хулиганы, бросали в бедняжку камни и кричали обидные слова, что-то о недержании мочи и неприятном запахе от ее некогда стройного красивого тела — а девушка брела, прихрамывая, улыбалась злым шуткам, скорей всего, не понимая, что над ней издеваются.

Утонул в реке мальчик Вася Трошкин из нашего фотокружка. Преподаватель Федор Семенович расстроился, не мог вести занятия, мы его видели сильно пьяного на берегу реки, в одиночестве проклинающего жестокую воду, жестокую жизнь. Зимой старик пропал, никто не знал куда, его так и не нашли, говорили, что его поглотила злая вода, погубившая Васю, фотокружок закрыли, при встрече с бывшими учениками Федора Семеновича мы отводили глаза, будто незнакомы.

«Да, я ненавижу эту вашу жизнь! Она тупая и бессмысленная как у скота», — закричал я однажды на отца и получил от него сильную оплеуху. Побежал к Димычу, разорался и там, только старый мудрый пьяница молча выслушал, налил мне в стакан губастый дешевого портвейна на два пальца, протянул и тихо сказал:

— То, что ты получаешь по морде за поиск смысла жизни — это как раз и доказывает, что ты на правильной дороге. А вот когда ругать и бить тебя за истину перестанут, тут и надо будет задуматься: а что я сделал не так? В следующий раз вспоминай мучения Христа Спасителя и станет легче, ты, мальчик, идешь по Его пути.

Я еще с полчаса бродил по двору, перебирая в голове варианты дальнейшего своего поведения: сбежать из дома, набить отцу морду лица, напиться до полусмерти, повеситься… Вернувшись домой чуть успокоившимся, получил от отца еще одну порцию вина, полстакана сухого красного, он дождался, пока я опорожню стеклотару, покряхтел, попыхтел и не без натуги, попросил у меня прощения. «Да ладно, чего там… я все понимаю», — только и пробубнил я, опустив глаза. Отец усадил меня за стол, придвинул тарелку с колбасой, помидором и зеленым луком, налил еще вина, протянул мне сигарету и объявил, что отныне я могу пить и курить с ним наравне, не таясь по углам.