Меморандум

— Это мой однокурсник Юра, — пояснил я загадочное явление. — Мы приехали на практику в управление моего отца.

— Лешенька, ты меня забыл? — спросила она, погрустнев. — Ты не поверил, что я буду ждать тебя всю жизнь?

— Что ты, — совсем смешался я, чувствуя трагикомичность ситуации, — разве можно забыть такую девушку как ты! Я ведь писал тебе. Написал три письма, ответа не получил и подумал, что ты обиделась или решила выбросить меня из головы.

— Ты мне писал? — Уголки розового детского рта сползли еще ниже. — Это мама!.. Или сестра!.. Они всегда были против наших встреч. Они письма твои и порвали… А я все эти восемь лет тебя ждала, сидя у окна. Думала, вот сейчас ты выйдешь из-за угла и направишься прямо к моему подъезду, я выбегу тебе навстречу, брошусь на шею и никуда не отпущу.

— Почему же ты не узнала мой новый адрес у Сергея и Миши, Саши и Бори — я им всем писал. Тогда я очень скучал, мне было одиноко на новом месте, а они мне хоть по разу но ответили. Тогда проходил чемпионат мира по футболу, мы все больше его в письмах обсуждали. Так что если б захотела, то могла бы узнать мой адрес и написать. Если такое дело…

— Аленушка, я тебя потерял. Ты где? Раз-два-пять, я иду тебя искать! — раздалось из-за кустов.

— Это, случайно, не тебя? — спросил я с надеждой.

— Да, это муж, — махнула она рукой. — Второй. Первый был совсем дурной. Лешенька, а хочешь, я сейчас его брошу, и мы пойдем с тобой, я тебе подарю свою невинность?

— Нет, нет, зачем такие жертвы, — с облегчением выдохнул я. Кажется, подруга была или очень пьяна или не в себе. — А дети у тебя есть?

— А как же! Девочка. Знаешь, она так на тебя похожа! Прямо вылитый ты. Я вас познакомлю, и ты сразу ее полюбишь.

— Знаешь, Оля, я не из тех, кто разрушает крепкую советскую семью. Пожалуй, мне лучше уйти. Вон, моя парикмахерша совсем заскучала, я так оброс, мне давно пора постричься. А тебя муж ищет. Прощай, я пойду. А?

— Ну что же поделать, Лешенька, иди, конечно. Но ты понял? Ты мне веришь? Я тебя буду ждать всю жизнь!

Что же это с людьми делается! Ощутив острую потребность омыться, я побрел к воде.

На следующий день по окончании смены мы вернулись в мой двор. Обошли умирающий дом детства, нашли будку сторожа. Старичок не произвел на нас впечатления злющего бандеровца, наоборот, увидев в руках моего друга бутылку «рожеве мицнэ», гостеприимно раскрыл двери бытовки и впустил нас в душное прокуренное помещение. Когда спиртовая составляющая местного напитка в достаточной степени расширила сосуды сторожа, я спросил позволения пройтись по руинам охраняемого объекта. Старик возмутился:

— Что вы, ребятки, как можно! Меня же с должности погонят.

— А если так, — вкрадчиво сказал Юра, выставив на желтую газету стола из сумки еще одну темно-зеленую ёмкость с банкой кабачковой икры в довесок.

— Ну тогда конечно другое дело! — воскликнул старик, воспылав очами. — Я же вижу, люди вы порядочные, воспитанные… Берите ключи и гуляйте, сколько нужно.

Мы с Юрой открыли дверь четвертого подъезда и поднялись на второй этаж. Вот она, моя 92-я квартира. Я надавил на дверную ручку, дверь подалась и со скрипом открылась. Спустя восемь лет я оказался в доме, где прошли мои детские годы. Отец тогда уже выехал на новое место работы, мать, сколько можно утрамбовала в контейнер, но многое из мебели и вещей пришлось оставить. Видимо новые жильцы решили не избавляться от нашей собственности, а использовали ее себе во благо.

Вот мой стол, за которым я делал уроки. Я открыл дверцу, выдвинул один за другим ящики, там оказались мои тетради со стихами. Вот комод, в котором обнаружил некогда белого пушистого зайчика, вот робот, который мы собирали с Сергеем, правда без моторчика и лампочек. А вот нечто вроде детской энциклопедии — «Книга для детского чтения» с портретом Сталина на обложке — по ней я учился читать и узнавал окружающую жизнь. А вот и моя лупа, заржавелая, в пыли, но стекло вполне рабочее, без трещин… я поместил находки в сумку.

Когда-то эта квартира казалась мне просто огромной. Вот в этой ванной мы с Борькой играли в кегли, по коридору я катался на трехколесном велосипеде, а на балконе я загорал, читал книги и писал стихи, рассказы, письма. На этой кухне-столовой за большим столом собирались по пятнадцать едоков — дом отца славился хлебосольством. Сейчас квартира показалась чуть ли не крошечной. Да еще всюду мусор, пыль, птичий помет, запах тлена… Юра молча ходил за мной следом и вздыхал: «живут же люди, экие хоромы раньше строили!» К сердцу будто присосалась пиявка, я стал задыхаться… В затемненном углу детской что-то зашевелилось, словно из младенчества вернулся ужас, терзавший меня — то был черный рогатый баран на лысых ногах с копытами, смердящий серой и кислятиной; это чудовище выходило из тени и нависало надо мной, обжигая злющими холодными глазами фашиста. Я осенил себя крестом и решительно шагнул к черному углу — никого, ничего, только горка мусора и старый башмак.