Меморандум

… А через несколько мгновений, ударов сердца, восходов и закатов, иду из лесу с Вовкой. Самое начало жаркого лета. Густой горячий воздух окутывает наши мокрые потные тела. От края леса до первой линии панельных домов нам предстоит пройти по широкому холмистому клеверному полю. Воздух пришел в движение, вокруг прокатилась зеленая волна, в спину мягко толкнул прохладный ветер, небо наполовину скрылось за бурыми тучами. Полыхнула зарница, воздух сотрясли раскаты грома, из тяжелых свинцовых туч полились струи дождя, вспыхнула яркая радуга. Мы с другом остановились посреди поля на вершине холма и как зачарованные любовались мощной феерией синевы, черноты, воды, зелени и огня. Наши глаза ослепили вспышки молний — ярко-синие изогнутые стрелы вонзались в землю совсем близко, метрах в десяти, уши заложило от грохота, одежда насквозь промокла. В груди — буйный восторг вперемежку с животным страхом. Мы приготовились к смертельному удару молнии и вместе с тем были уверены, что ничего с нами не случится. Ноги вросли в мокрую землю, не было даже намёка на попытку убежать из эпицентра грозной стихии. Мы с Вовкой смеялись и плакали, глаза метались от черных туч к зеленой земле, от молнии к молнии, от востока до запада — мы были как пьяные от грандиозного небесного салюта…

Тишина и синий небесный свет вернулись также внезапно, как тремя минутами назад налетела гроза. В полной тишине раздавались только журчание ручья под ногами, шорох капели в лесу, да изредка ворчание удаляющегося, утихающего грома. Мы очнулись и нехотя поплелись домой. Родители сказали, что нас должна была убить первая же молния, ведь мы стояли на самой высокой точке открытого поля. Но мы-то совершенно точно знали, что ничего плохого с нами не случится. Откуда? Знали и всё.

Почему Спасителю на кресте римские воины-палачи предложили уксус с желчью? Это средство в полевых условиях играло роль опьяняющего анальгетика, частично снимающего боль и страх. Иисус отказался от римского анальгина, предпочтя испить муки до дна. Я без всякого дурмана, без анальгина, лишь проходя сквозь поток светлой памяти, чувствовал легкое опьянение и словно плыл над душистой землей сквозь ароматные заросли сиреневого кустарника. Быстро темнело, на небе выступали звезды.

Как всегда в судьбоносных случаях, из мелеющих пучин памяти всплыли слова и воспарили передо мной, надо мной:

Он шел умирать. И не в уличный гул

он, дверь отворивши руками, шагнул,

но в глухонемые владения смерти.

Он шел по пространству, лишенному тверди,

он слышал, что время утратило звук.

И образ Младенца с сияньем вокруг

пушистого темени смертной тропою

душа Симеона несла пред собою.

(Иосиф Бродский. Сретенье. 1972)

Эти слова, полные великого смирения сошли с небес, где блаженствует Симеон, ожидавший триста лет минуты, когда можно, наконец, сказать «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыка». Слова сошли, как небесный поток света, начертав изометрическую проекцию на золотистом листе земли в виде настойчивого рефрена, столько времени вопящего в душе о необходимости «вынесения его из проекта в натуру».

Тем вечером сирень пахла просто головокружительно! Казалось, пронзительно-сладким ароматом густые высокие кусты, увешанные гроздьями лиловых соцветий, изо всех сил вопили о наступлении долгожданного теплого лета.

У меня случился весьма удачный день. Наконец получил я то, к чему так долго стремился. Мою работу оценил весьма серьезный человек и обещал помощь и поддержку. На душе было легко и светло, хоть вокруг быстро темнело. Казалось, весь мир, вся земля, весь воздух от травы до синего неба — всё, всё, всё — раскрылось и ответило на моё счастье: радуйся и веселись, ты это заслужил! Ты много трудился, был честен и бескорыстен, тебе удалось то, чего никто еще не делал. Сам Бог тебе благоволит, что еще!

И надо же такому случиться, именно в тот миг, когда я — невесомый и пьяный от счастья — летел, плыл над землей, над тропинкой старинного сквера к звездам, этим блискучим, ярким глазам, зовущим в бездонное черно-фиолетово-синее небо — именно в тот миг меня убили…

Вздрогнула моя голова, сверкнула ярко-синяя вспышка, затянуло багряным туманом звезды, чуть позже от затылка вдоль позвоночника скатилась горячая струйка боли — и моя любимая вселенная, где мне было так хорошо… Моя вселенная — все эти круги света и радости — перевернулись, погасли и утонули в черном беззвездном небе под ногами.