— Неплохая мысль. Сможешь пока собраться с мыслями. Напиши ему, что живешь у нас в Сан-Франциско.
— Если я соглашусь, то только затем, чтобы преподать ему урок. Как вообще можно предположить, что человек, соответствующий этим требованиям, вдруг бросит все и отправится в Рэттлснейк учить какого-то сосунка играть на пианино!
— Возможно, мальчик действительно талантлив.
— Еще бы нет! Неужто он не понимает, что люди жертвуют всем и отказываются от всего, чтобы добиться таких вершин?
Однако Хуана хранила полное спокойствие.
— Напиши ему, а я опущу письмо в почтовый ящик.
— Я сама! — Либби гневно смотрела на объявление.
Ей понадобилось очень много времени, чтобы сочинить письмо. Либби хотела, чтобы оно было обидным и одновременно изысканно вежливым.
— Возможно, я даже съезжу к нему на ранчо, — заявила она. — Я не могу вечно жить у вас, а вернуться домой к родителям у меня пока не хватает духа. Понимаешь, изменилась не только моя жизнь, но и их. До этого все вращалось вокруг музыки.
— Оставайся с нами, сколько хочешь! Ты не думала, что преподавание — это выход для тебя? Необязательно именно эта работа.
— Может быть.
Правда, сама Либби была не в восторге от такого предложения. Ее не радовала мысль, что придется учить других, создавать музыку, она хотела делать это сама. Либби взглянула на свою забинтованную руку. Такая маленькая, а разрушила всю ее жизнь!
— Пожалуй, пошлю ему несколько последних снимков, — решила Либби. — И автограф на память! Конечно, мое имя ему ни о чем не скажет, зато заставит хорошенько подумать.
— А вдруг он не такая уж деревенщина? — с сомнением произнесла Хуана. — Нельзя же определить по адресу.
— Можно! — Либби размашисто подписала фотографию и сунула ее в конверт.
Хуана задумчиво посмотрела на нее:
— Ты считаешь, что тебе никто не нужен, но это не так.
Либби покачала головой:
— У вас с Хайме все иначе. Но у меня есть музыка… — Она запнулась. — Была музыка. И больше я ни в чем не нуждалась.
Хайме с Хуаной справедливо гордились своей квартирой. Из окна открывался роскошный вид на "Золотой мост», а все комнаты украшали американские и мексиканские антикварные безделушки, которые Хайме собирал по всей южной Калифорнии. Одним из его увлечений были музыкальные инструменты — они висели на стенах и прятались по углам.
Либби чувствовала себя здесь как дома. Честно говоря, эта семья была более музыкальной, нежели ее собственная. Конечно, ее родители гордились достижениями дочери, но больше любили ее славу, нежели музыку. У Хайме с Хуаной все было по-другому. Всю свою жизнь они посвятили музыке — собственной и чужой.
Либби трудно было поверить, что можно уехать так далеко и все же остаться в одной стране. Из пронизанного ледяным ветром Нью-Йорка они вылетели в теплой одежде, а несколько часов спустя очутились в ласковой, солнечной Калифорнии, где зима уже уступала место очаровательной весне. До изнурительно жаркого лета, когда Техас, Нью-Мексико и другие юго-западные штаты изнемогают под палящими лучами, было еще далеко. Сейчас можно было нежиться под калифорнийским солнцем, лакомиться апельсинами и купаться в теплых водах Тихого океана.
Либби еще не привыкла к частым перелетам. Один раз она уже летела из Нью-Йорка в Сан-Франциско, но тогда все было по-другому. Всю дорогу она репетировала на ручной клавиатуре мелодию, которая вскоре должна была зазвучать со сцены концертного зала. Но когда самолет приземлился, Либби поняла, что, невзирая на расстояния, в Сан-Франциско царил тот же американский дух, что и в Нью-Йорке.
Из аэропорта они выехали на машине Хуаны. И вновь Сан-Франциско удивил Либби. Она восхищалась красотой улиц и старинными зданиями. Когда они остановились перед домом, Либби втайне надеялась, что ей не придется часто ездить, потому что после аварии стала бояться машин.
— Жаль, что с нами нет Хайме, — вздохнула Хуана, когда они вошли в лифт.
— Мне тоже. Если бы не я, тебе не пришлось бы так рано возвращаться.
— Глупости, детка. Нью-Йорк слишком дорогой город! Я не смогла бы вечно жить в гостинице.
— Ты права.
— Давай больше не будем об этом, ладно?
— Не знаю. Я не могу злоупотреблять твоим гостеприимством.
Хуана рассмеялась:
— А кто злоупотребляет?
Но Либби все равно понимала, что не сможет долго оставаться в Сан-Франциско. Ей придется подумать о будущем. Надо будет все рассказать родителям. Как она станет жить без музыки?
И тем не менее город очаровал Либби. Через неделю ее руку освободили от повязки, и, хотя пальцы еще болели и плохо гнулись, Либби была рада этому. На том месте, где была разорвана связка, остался уродливый шрам. Либби он казался еще более ужасным оттого, что ее руки всегда были такими ухоженными и красивыми.
— Я смогу нормально пользоваться рукой? — спросила она у врача.
— Понадобится время, чтобы она окрепла.
Когда он ушел, Либби долго сидела на веранде, любуясь проплывавшими в гавани кораблями. Ее губы пересохли, когда она начала изучать длинный красный шрам на левой руке.
— Тебе письмо! — крикнула Хуана. — Прочтешь или я оставлю его в прихожей?
Либби не ответила, потому что готова была расплакаться.