Мелье

У себя в Этрепиньи, среди населявших деревню 150 жителей, Мелье был поставлен как бы на пьедестале. Вокруг кюре обращалась вся жизнь общины, и духовная и светская. Во все он был замешан и как вознесенный над прочими мужиками авторитет и в то же время как первый среди равных. Вхож и зван он был в каждую из тридцати семи хижин по многу раз в год. Всех видел по воскресеньям и праздникам в этой церквушке, что была для них общим домом, где не только молились, а узнавали новости, законы, приказы, где при входе и выходе обсуждалось все на свете, начиная от положения на фронтах войны и кончая рубкой леса или починкой моста. Произносил он им проповеди и, говоря, одновременно читал на этих загрубевших, поднятых к нему лицах мужчин и женщин, старых и малых все, что они понимали или не понимали, что мысленно отвечали и чего не умели ответить. Он знал, как свои собственные, их скорбь и их смех, он их хоронил, крестил, конфирмовал, женил, исповедовал. И зачем ему была исповедальня, к чему было таинственное окошечко со шторкой, когда исповедь совершалась всегда и повсюду, не только в церкви, но и в доме кюре, и в доме прихожанина, и в поле, и под солнцем, и под звездами. Мелье знал все затаенные, рождавшиеся и еще не родившиеся мысли прихожан. Поэтому поистине он создал свою книгу вместе с ними. Это была его вторая семинария, лучше сказать, его академия и исследовательская лаборатория.

Инстинктом Мелье схватил главное условие доверия прихожан и тем самым постижения их чувств и дум до самого дна, даже глубже, чем они сами постигали себя.

Отчуждение могло проистекать не из исполнения им исконных, вроде бы неотъемлемых от самой жизни церковных служб и обрядов. Он облачался в положенные одежды, служил мессу, давал причастие, и в глазах крестьянина это не делало его ни существом сверхъестественным, ни человеком враждебным или опасным. А вот что священнику надо было платить, отдавать ему из своих нищенских средств даже за каждую новую колыбель и каждый новый гроб, да еще работать на его дворе или возить его, — вот что обычно взращивало отчужденность, а там, глядишь, и ненависть.

Сколько горьких, справедливых, обиженных слов против жадных кюре находим мы перед началом революции 1789 года в наказах несчетного множества сельских приходов при выборах в Генеральные штаты, какое море народного отвращения к этим вымогателям в рясах, пиявкам, тартюфам! Народная якобинская революция и обрушила на них беспощадную

«дехристианизацию» в 1793 году, причем если сверху действовали большие идеологические и политические мотивы, то снизу — в первую очередь — ненависть к кровопийцам, прижившимся под самым боком, зарившимся на свою долю чуть ли не с каждой навозной кучи и уж, во всяком случае, с каждой курицы в горшке. Но были такие кюре, которые шли во главе крестьянских отрядов палить феодальные усадьбы. Такие, что оказались знаменосцами, трубачами и барабанщиками сельской революции.

Мелье всем своим сбереженным крестьянским инстинктом и пробуждавшимся разумением вещей стремился не утратить права доступа к мужицким сердцам. Он, видимо, изрядно обманул надежды своих родителей. Вероятно, с их точки зрения порядок, который он завел в Этрепиньи, был плохой порядок.

Незадолго до своей смерти Жан Мелье напоминал своим прихожанам: вы могли заметить, что я сочувствовал вашим бедствиям, что я не дорожил мздой за свою духовную службу, часто я, отправляя требы, не спрашивал платы, хотя имел бы право требовать, и уж никогда не гнался за жирными воздаяниями, за заказными обеднями и приношениями. Позже один из первых биографов Жана Мелье, Сильвен Марешаль, писал: «В течение своей жизни он посвятил все годы бедным своим прихожанам, отдавал им все, что у него оставалось, а сам он умел довольствоваться малым». Право, такой кюре, который ежегодно отдавал беднякам часть своего дохода и отказывался от той добавочной мзды, какая по обычаю причиталась ему за исполнение треб, представлял собою диковину. Тем более что это имело явный привкус не благочестия, а вольнодумства.

Впрочем, все это делалось вполне естественно, просто, не преувеличенно. Крестьянскому здравому смыслу Мелье, как и его прихожан, экзальтация претила бы. В отношениях же этого мирка все было обыкновенно и потому прозрачно. Жил на деревне поп, служил как надо, жил прилично, как ему положено, но с крестьян не драл, бедность их уважал, вот они ему и верили.