Механизм пространства

…вместо ответа на остров упал буран. Скрежеща шестернями, нуждающимися в смазке, метель увлекла Огюста прочь. Сквозь звон мириада комариных стай пробился далекий голос Переговорщика:

— Я не прощаюсь, да?!

— Чтоб я сдох… — ответил Шевалье, сидя перед зеркалом в каюте «Клоринды».

3

День Троицын проходит,
Миронтон, миронтон, миронтень,
День Троицын проходит,
Мальбрука не видать…

Звезды затаили дыхание.

В опере небес сегодня был аншлаг. Кто сверкал лорнетом в партере, кто — бриллиантами в ложах, а самые скромные, безденежные звездочки — белозубой усмешкой на галерке, над побережьем Испании. Нечасто светилам удается насладиться столь дивным баритоном. Куда как чаще с кораблей, плывущих в Бискайском заливе, слышна брань матросов и проклятия боцманов. Бывает, кого‑то за нерадивость секут на корме, и тогда благость летнего вечера нарушается воплями бедняги.

Короче, надо ловить момент.

Мальбрукова супруга,
Миронтон, миронтон, миронтень,
Мальбрукова супруга
На башню всходит вверх…

Князь Волмонтович взял паузу, набрал полную грудь воздуха — и разразился таким дивным «бархатом», что экипаж «Клоринды», даром что из Италии, где каждый лодочник — премьер-тенор, шепотом выругался от восторга.

Mironton, mironton, miron-taine!..

Ветер зааплодировал в парусах. Продувная бестия во время плавания вела себя наилучшим образом, стараясь не мешать концертам. Моряки шептались, что Волмонтович — колдун и песнями накликивает хорошую погоду. Это лишь способствовало популярности князя.

Вода, днем — лазоревая эмаль с редкими вкраплениями травянистой зелени, похожими на лужайки в Булони, к ночи превратилась в уголь. Кое-где белели гривы пенистых гребней. Стайка дельфинов играла в волнах форштевня — они кувыркались, изгибая маслянисто блестящие тела, взлетали в воздух и вновь уходили на глубину, подняв фонтан брызг.

Со стороны Бильбао, дальним концом упираясь в отроги Кантабрийских гор, был хорошо виден мост радуги-«полуночницы». Команда уверяла, что это в Бискае — обычное дело. Впрочем, никто не знал, к добру знамение или нет, и споры унимал лишь вокал князя.

— Мальбрук? — капитан Гарибальди склонился к уху Шевалье. — Это ваш национальный герой? Rivoluzionario, да?

Огюст еле сдержал улыбку.

— Нет, синьор Джузеппе. Герой песни — англичанин.

— Англичанин? О, я понимаю! — борец за свободу, как лорд Байрон… Я знаю, этот доблестный лорд погиб, сражаясь за Грецию! Надо запомнить: Мальбрук…

— Увы, и здесь вы ошиблись. Мальбрук — герцог Мальборо. Мы, французы, как‑то за глаза похоронили его перед битвой, и зря — Мальбрук всыпал нам по первое число…

— Жаль, — огорчился капитан, дергая себя за бороду. — Надо же, такая славная canzone, и про какого‑то герцога…

— Если вас это утешит, синьор Джузеппе, Мальбрук дважды попадал в опалу, лишался всех постов и даже сидел в Тауэре, как государственный изменник.

— О! Это меняет дело…

Капитан погрозил кулаком рулевому: крепче держи штурвал! Бискайский залив недаром прозвали «мешком бурь». Крутой его нрав был хорошо известен мореходам. Штиль здесь — дивная редкость. А бухты? — вход в каждую сулит беду. Скалы, отмели; реки, впадающие в залив, с течением которых не справиться мускулам парусов…

Впору отдать дань суевериям и просить князя петь без умолку.

Вспоминая шторма, пережитые им в Бискае, Джузеппе Гарибальди жалел, что лишен дара живописца. Уж он бы написал истинный шедевр — например, «Девятый вал». Рассвет после бурной ночи, буйство океана, горстка людей цепляется за мачту разбитого корабля…

— Смотрите! По левому борту!

— Что это?

— Mamma mia! Кто это?!

Первым к фальшборту, огораживавшему верхнюю палубу, успел князь Волмонтович. Оборвав пение на полуслове, он метнулся вперед, обеими руками вцепился в планшир и сильно наклонился, рискуя свалиться в воду. В черных окулярах князя блестели колючие искорки. Миг спустя рядом с ним встал Андерс Эрстед, спокойный и безмятежный, несмотря на панику, ясно прозвучавшую в голосе рулевого.

Кое-кто из экипажа уже карабкался по вантам — для лучшего обзора.

— Grandiosamente! — капитан Гарибальди задышал, как бегун в конце длинного, утомительного пути. — Grazie, Fortuna! Mille grazie! Синьор Огюст! Это он… Клянусь свободой, это он! Моя мечта — передо мной!

— О ком вы?.. — начал было Шевалье.

И увидел.

В полумиле от «Клоринды» из воды поднималась шея. Она росла и росла, будто стебель волшебного боба, поливаемого из лейки Джеком — Победителем Великанов, пока не вознеслась на уровень бизань-стеньги. Толстая, как ствол дерева, у основания шея выглядела тучной, наводя на мысли о хорошем аппетите твари. Вверху скалилась неприятная, обманчиво-маленькая голова, разевая пасть, набитую острыми клыками теснее, чем подушечка модистки — булавками.