Механизм пространства

Снежинка искала врага. В черной бездне, в зимнем вихре.

Где? Кто?!

Мелькнуло и сгинуло лицо д’Эрбенвиля, искаженное яростью. Мясник, убийца за сотню сребреников. Явилось, как на сцене театра — хмурый датчанин Торвен приподнимается на локте, его сюртук рвется, брызжет огнем. Д’Эрбенвиль вскрикивает, опирается на саблю; клинок ломается под весом падающего тела.

Гори в аду, иуда!

— Напишу статью! — врач потер руки, воркуя над своим пропуском в Академию Медицины. — Непременно! В «Арч мал кур», в «Ля пресс медикаль»… Пусть только посмеют не напечатать! Знать бы причину… вначале думал — мерещится…

Он наклонился к пациенту, осторожно приподнял левое веко.

— Вы это тоже видите, государи мои?

Взгляд Огюста Шевалье был темен и пуст — сознание не вернулось. Но не пуст был зрачок — в центре черного озерца мерцал свет. Серебро, пушистые лапки, симметрия зимы…

— Снежинка? — растерявшись, предположил Эрстед.

Тускнеет, исчезает, гаснет…

Растаяла.

Следуя совету философа Секста Эмпирика, Зануда от суждений воздержался. В годы давние, военные, он насмотрелся на раны и прекрасно знал, от чего люди умирают. Но война научила и другому: случается всякое, майне гере. Иногда Смерть промахивается, иногда — шутки шутит. Француз жив, и это факт. Другое дело, каковы будут выводы из этого факта.

— Нам лучше уйти, панове! Андерс, честью клянусь, не Божья это воля!

— Оставьте, князь.

— Вы все забыли, Андерс!..

…может, полиция? Галуа-младший уверен, что его брата убили головорезы из префектуры. Сначала революционер-математик, потом — революционер-грузчик…

Широки ворота префектуры, словно в Преисподней. Всякие заходят — игроки, беглые каторжники, воры, разбойники, Видоки. Только дураков там нет. Посылать шайку в Булонский лес во главе с трижды «засвеченным» агентом Топазом? Это ли почерк Жиске, префекта-кудесника?

Нет, не полиция. Кто остается?

Эминент?

— Будьте справедливы, Огюст. Забудьте про мораль, бог с нею…

Князя не слушали.

Врач, щелкая языком от изумления, вновь и вновь демонстрировал шрам, бледнеющий на глазах: «С ума сойти!» Эрстед внимал лекарским восторгам с явным облегчением. Божья воля, чья‑то иная, но одним грехом на душе меньше. Торвен же ушел мыслями в дела практические, от чудес далекие.

Если полиция уже получила приказ об аресте карбонариев, значит, через заставы не проехать. Есть путь через катакомбы — знаменитую парижскую Клоаку. Но его поди-сыщи, опередив глазастых ищеек. Нет, катакомбы — это романтика, причем дурная. Черные плащи, белые кости… Стихия земная отпадает. Что остается? Стихия воздушная? Помнится, бравый полковник недавно бежал из Парижа на воздушном шаре, и никто не пострадал…

Не считая копенгагенской Ратуши.

Воспарив в выси горние, он не заметил, как исчез врач — не иначе, статью кропать удрал. Остальные тоже начали собираться; Волмонтович — с видимым облегчением.

— Будь мы в Китае, господа, — криво улыбнулся Эрстед, — я бы предложил непротиворечивую теорию…

— Будь мы в Трансильвании, я тоже, — буркнул князь.

Луч солнца, протянувшись от окна, шарил по лицу молодого француза — словно желал растопить снег под веками.

— Есть логика, а с логикой не поспоришь…

Упрек Эминента звучал устало. Отставной алюмбрад не гневался на глупого сен-симониста. Он честно пытался объяснить.