Механист

Но убить бога не так-то просто. Они ведь не умирают — они канут в небытие. Призвать из которого обратно невероятно трудно. Так же трудно, как и отправить туда. Обычно для этого нужны сотни лет и адептов, а Виктор один и практикует ускоренные программы. Вождь, борясь со спазмами, идет на механиста. Ему плохо, и еще хуже оттого, что под ногами Старьевщика в ворохе станиоли, в зловонных тряпках и мерзостно липкой смоле лежит второй глаз, дожидающийся Безлицего. Но не сейчас — ищейкой-Безлицым пока занимается Богдан.

Механист встречает своего уже трижды недоубитого противника прикладом. Вождю и так нехорошо. Отчетливо проступают трупные пятна на руках и ногах — никто ведь не останавливал процессы разложения, никакая сила воли. В местах ударов плоть не выравнивается, тело уже не заботится о своей эластичности, и ребристый отпечаток приклада на груди выглядит как клеймо. Глаза, о, да — зрачки не меняют свой размер, один сужен, другой расширен и по-кошачьи сдавлен в щель. Посмотреть на ищейку в проекции — клокот энергий, перемежение потоков, сбои, выбросы, поглощения. Весь присущий ситуации набор. Но вождь идет, и попасть к нему в руки — стать таким же. Медленно окоченевающим и стремительно предающимся хаосу одновременно.

Вик остервенело лупит, оставляя вмятины и белеющие костями бескровные переломы. Роняет неповоротливое тело на землю и ударами мешает подняться, подбирает чей-то клинок, рубит, наотмашь и не встречая сопротивления, почти с ужасом замахивается и всякий раз молится, чтобы уж этот удар оказался последним. Убивать богов еще и страшно. И только потом, через его личную тысячу лет, утомленный, словно все эти десять веков провел у наковальни, механист стоит над неподвижным телом и бездумно пялится только на этот… говенный… синий… бесстыдно торчащий… член. Ищейка-вождь не бьется в конвульсиях, ведь конвульсии — реакция еще не умершего тела. Ищейка-вождь уходит в небытие, и об этом свидетельствует вопль ищейки-Безлицего. Полный тоски и ненависти, словно ищейки связаны не только общим делом. И даже не просто дружбой.

Этот вопль возвращает механиста внутрь темного промерзшего капонира.

Убийца был все еще занят Безлицым и проделывал с ним примерно то, что недавно Вик с вождем. Методично уничтожал. Безлицый не был поражен кристаллической пылью из стрельбы, но его сильно сковывал валяющийся в грязи второй глаз. Безлицый все еще был силен и мог не только защищаться — иногда Убийца отлетал в сторону и матерился, массируя ушибы и восстанавливая дыхание. Но Вик отчего-то был уверен — Богдан добьет ищейку без вспомогательных хрустальных выстрелов. Так и выходило — медленно и неотвратимо, вероятно, похожим образом он привык справляться с пуленепробиваемыми Драконами. Зазубрина за зазубриной. В руках Убийцы сверкал меч — тоже подобранный среди трупов, два или три раза клинок ломался, и Богдан находил новый. Примерно через час, когда разрезы на теле ищейки перестали затягиваться, Убийца закончил — его удары отхватывали не плоть, а энергию, которой у Безлицего было безобразно много.

Несколько раньше пришла в себя Венедис:

— Да убери, убери Это!

Вик не сразу понял, что речь о втором кристалле, нашел его в кровавой грязи, кое-как восстановил изоляцию и закинул контейнер куда подальше — теперь ему глаз Хозяина казался бесполезным.

Убийца почти так же брезгливо отбросил меч:

— Курить есть у кого?.. Толкните Килима — у него что-то было. Вроде.

— Разве ты его не освободил? — удивился Старьевщик.

Охотник валялся без сознания, так и прибинтованный к копью.

— А зачем? — отмахнулся Богдан. — Вырубил только, когда начал с катушек сползать…

Разумно — Килим должен был попасть под воздействие ищеек вместе с остальными вогулами. И то, что не развязал, — правильно. Одним мертвецом стало бы больше. Оказывается, Убийце небезразлична чья-то судьба? Вику захотелось об этом спросить, но он вовремя заткнулся — Богдан бы ответил, что поленился ковыряться с узлами, только и всего. Чего ж зря сотрясать инфосферу — пустые вопросы и пустые ответы лишь засоряют энергетический фон.

Килима распутали и попытались привести в чувство. Но он соображал все еще плохо, поэтому его оставили в покое. Венедис сказала: пусть поспит, и убаюкала легким прикосновением безымянного пальца ко лбу. Не добившись курева от живых, Богдан прошелся среди трупов, потроша рюкзаки и карманы. Ага! Вернулся с кисетом и заскорузлой деревянной трубкой. Набил, рассыпая табак, чашу и, презрев гигиену, сунул мундштук в зубы. Затянулся и прокашлялся:

— Лет сто не курил. И людей… не убивал. Бля.

Вик присвистнул — некоторые курят, только когда напьются. У каждого свои тараканы. Однако дымить-то Убийца за столько времени подразучился. А умерщвлять — нет. Поэтому и не зовут его Курильщиком.

— Они не люди. Никогда не видела — вот так. Никто не видел.

Венедис стояла и смотрела на ищеек. Не зрением — в материальном мире те выглядели как обычные трупы, подвергшиеся бессмысленному, Жестокому надругательству.