Мэйдзин

Утром у входа в Коёкан я столкнулся с Отакэ Седьмым даном, который как раз подходил к двери, таща за собой огромный чемодан.

— Отакэ-сан с багажом? — спросил я, на что Седьмой дан с ноткой раздражения ответил:

— Да. Сегодня прямо отсюда едем в Хаконэ. Консервируемся…

Седьмому дану сегодня предстояло играть.

Я тоже знал, что сегодня после игры, не заходя домой все должны выезжать в Хаконэ, прямо из Коёкана. Тем не менеё, необычный вид Отакэ с большим чемоданом, почему-то удивил меня.

Однако Мэйдзин не приготовился к отъезду.

— Ах, мы едем? — сказал он, — тогда я должен сходить к парикмахеру.

Отакэ Седьмой дан расстроился. Дело было не только в том, что он пришёл полностью готовым продолжать игру до конца, не возвращаясь домой: ведь партия могла затянуться месяца на три. Его расстроило то, что Мэйдзин нарушил условия встречи, причем неясно было, сообщили тому условия в точности или нет. Наконец, у Седьмого дана были основания беспокоиться о судьбе встречи вообще — ведь строгие условия, выработанные специально для этой партии, оказались нарушенными на первом же шагу. То, что Мэйдзину не объяснили всё, как следует, — явно оплошность организаторов. Однако как раз тогда не нашлось смельчака, который бы сообщил такой высокой персоне как Мэйдзин, об этой досадной оплошности, и поэтому все наперебой принялись уговаривать молодого Седьмого дана уступить. Но тот отказался.

То, что отъезд назначен на сегодня, Мэйдзин раньше не знал. Теперь ему это стало известно, и все время, пока люди совещались то в одной, то в другой комнатке, пока в коридоре то и дело раздавались шаги и пока искали Седьмого дана, который куда-то надолго исчез. Мэйдзин один сидел на своем месте и ждал.

Наконец уже после полудня было достигнуто соглашение: сегодня с двух часов до четырех — игра, а отъезд в Хаконэ — через два дня. Мэйдзин сказал:

— За два часа не разыграешься. Лучше бы играть не спеша, уже в Хаконэ.

Это было справедливое замечание, однако совершенно неосуществимое. Как раз такие реплики Мэйдзина были виной многих недоразумений, подобных сегодняшнему. О переносе игрового дня и речи быть не могло. В наши дни игра Го, как и многое другое, регламентирована до предела. И то, что для Прощальной партии выработали регламент, поражающий своей невероятной дотошностью, было сделано специально, чтобы блокировать старомодный деспотизм Мэйдзина и во что бы то ни стало обеспечить партнерам равные условия игры, не считаясь с особыми правами обладателя титула.

На эту встречу распространили правило “консервации”, а оно-то как раз и требовало, чтобы сегодня же, не заходя домой, противники отправились в Хаконэ прямо из Коёкана.

“Консервация”, можно сказать, охраняет святость партии и состоит в том, что участникам до конца игры запрещается покидать место состязания, запрещается встречаться с другими игроками, чтобы исключить подсказки. Но, с другой стороны, нельзя не признать, что она означает утрату уважения к личности. Правда, при этом участники могут быть уверены в незапятнанности друг друга. Болеё того, в игре с таким регламентом, когда доигрывание ведется каждый пятый день, партия должна растянуться на три месяца, поэтому возникает опасность вмешательства — третьих лиц, а стоит сомнениям возникнуть — им уже не будет конца. Конечно, среди профессиональных игроков ценится и совесть в своем искусстве, и соблюдение этикета, так что в играх с откладыванием вряд ли найдется безумец, который рискнет давать советы партнерам, но все же если нарушения начались, то бороться с ними бывает почти невозможно.

В старости Мэйдзин за десять лет сыграл только три серьезные партии. И каждая из них кончалась для него болезнью. После первой из этих партий он сильно заболел, после третьей — умер. Все три партии были доиграны до конца, но из-за болезни Мэйдзина первая партия растянулась на два месяца, вторая — на четыре, а третья — Прощальная — на семь месяцев.

Вторая партия была сыграна за пять лет до Прощальной — в 1930 году. Противником Мэйдзина был Ву Циньюань Пятый дан. В середине игры, примерно после 150 хода, положение белых казалось несколько слабее, хотя и ненамного. И тут Мэйдзин вдруг сделал неожиданный и великолепный 160 ход, который принес ему победу с перевесом в два очка. И немедленно распространился слух, что этот “божественный” ход якобы был найден учеником Мэйдзина Маэдой, мастером Шестого дана. Так оно было на самом деле или нет, — осталось неизвестно. Маэда все отрицал. Партия растянулась на четыре месяца, и он несомненно анализировал её. Вполне могло оказаться, что он действительно нашел замечательный 160-й ход. А раз ход оказался таким сильным, то кто-то, если не сам Маэда, мог сказать о нем Мэйдзину. Но Мэйдзин, разумеется, и сам мог найти этот ход. Как все было на самом деле, никто не знает, кроме Мэйдзина и его учеников.