Мегрэ в школе

— Я прочел в газете, что вы родились в деревне и провели там большую часть молодости. Вы хорошо знаете, как это бывает в маленьких поселках. В Сент-Андре живет около трехсот двадцати человек.

— Минутку. Преступление, о котором вы рассказываете, было совершено в департаменте Шаранты?

— Да. В пятнадцати километрах от Ла-Рошели, неподалеку от бухты Эгийон. Вы знаете эти места?

— Немного. Но ведь я работаю в городском полицейском управлении Парижа и не имею никакого отношения к департаменту Шаранты.

— Я уже думал об этом.

— В таком случае…

Проситель был одет, видимо, в свой лучший костюм, сильно помятый. Воротник его рубашки был поношен. Стоя посреди комнаты, он низко наклонил голову и тупо смотрел на ковер.

— В самом деле… — вздохнул он.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я ошибся. Я ничего не, знаю. Мне казалось так естественно…

— Что?

— Приехать и просить у вас защиты.

— У меня защиты? — удивленно переспросил Мегрэ.

Господин Гастен отважился наконец посмотреть на него с видом человека, который спрашивает себя: где я нахожусь?

— Там, дома, если даже меня не арестуют, они могут сыграть со мной скверную шутку.

— Вас там не любят?

— Да.

— Почему?

— Прежде всего потому, что я учитель и секретарь мэрии.

— Ну и что из этого? Непонятно.

— Вы уехали из деревни давно. Так вот, у всех наших жителей водятся деньжонки… Кстати, живут в деревне главным образом фермеры и рыбаки, которые разводят устриц. Вы знаете, что такое загоны?

— Это места вдоль побережья, где выращивают устриц. Верно?

— Да. Мы живем как раз в тех местах, где разводят и выращивают устриц. Почти каждый житель имеет там свой участок. Это приносит немалые барыши. Народ у нас богатый. Почти у каждого есть автомобиль или грузовичок. Но знаете ли вы, кто из них платит подоходный налог?

— Наверно, не многие?

— Никто! Во всей деревне только доктор и я платим подоходный налог. И меня, конечно, они называют бездельником, воображая, будто именно они оплачивают мой труд. И если меня возмущает, что дети пропускают занятия в школе, то они говорят мне, чтоб я не вмешивался в чужие дела. А когда я потребовал, чтоб мои ученики здоровались со мной на улице, то они решили, будто я зазнался.

— Расскажите подробнее о Леони Бирар.

— Вы и в самом деле этого хотите?

Взгляд его стал тверже, в нем засветилась надежда. Он заставил себя сесть и старался говорить внятно и четко, хоть голос у него дрожал от плохо сдерживаемого волнения.

— Вам нужно хорошо себе представить топографию деревни. Мне трудно это вам объяснить. Как и в других деревнях, школа находится позади мэрии. Я живу там же, на другом конце двора. При доме у меня есть небольшой огород. Позавчера, во вторник, стояла такая же погода, как и сегодня, — ну просто настоящий весенний денек! И на отмелях было спокойно.

— Это имеет отношение к делу?

— При спокойной воде — иначе говоря, когда на отмелях мало воды, — никто не ловит ни ракушек, ни устриц. Вам это понятно?

— Да.

— Сразу же за школьным двором находятся сады и задние фасады многих домов, и среди них дом Леони Бирар.

— И сколько ей было лет?

— Шестьдесят шесть. Как секретарь мэрии, я точно знаю возраст каждого жителя.

— В самом деле?

— Восемь лет назад она вышла на пенсию и превратилась почти в калеку. Она совсем не выходила из дому и передвигалась только с помощью палки… Это была злая женщина.

— В чем это выражалось?

— Она ненавидела всех и всё.

— Почему?

— Понятия не имею. Она никогда не была замужем и долгое время жила с племянницей, но та вышла замуж за Жюльена-жестянщика, который был одновременно и сельским полицейским.

В другое время рассказ этот, может, и наскучил бы Мегрэ. Но в такой день, когда в окно лился солнечный свет, напоенный весенним теплом, и даже у неизменной трубки появился вдруг какой-то новый привкус, Мегрэ слушал с едва уловимой улыбкой рассказ учителя, напомнивший ему другую деревню, где тоже вечно происходили стычки между почтальоншей, учителем и полицейским.

— Обе женщины больше не встречались, так как Леони не хотела, чтобы ее племянница выходила замуж. Она не обращалась также больше к доктору Бресселю, обвинив его в том, что он хотел отравить ее своими порошками.

— Он действительно хотел ее отравить?

— Нет, конечно! Я говорю это для того, чтобы вы поняли, какая это была ужасная женщина. Когда она еще работала на почте, то подслушивала телефонные разговоры, читала чужие почтовые открытки и благодаря этому знала все секреты. Ей ничего не стоило поссорить людей между собой. Многие семейные распри и ссоры между соседями возникали именно из-за нее.

— Так что ее не очень-то любили?

— Разумеется.

— В таком случае…

Казалось, Мегрэ хотел сказать, что если умерла эта ненавистная всем женщина, то все должны быть только довольны.

— Но меня они любят не больше.

— Из-за того, о чем вы мне уже рассказали?

— И из-за этого, и из-за другого. Для них я — чужак. Я родился в Париже, на улице Коленкур, в XVIII округе, а моя жена — с улицы Ламарк.

— Ваша жена живет вместе с вами в Сент-Андре?

— Мы живем втроем, у нас еще сын тринадцати лет.

— Он учится в вашей же школе?

— Там нет другой школы.