Мегрэ и убийца

Мегрэ невольно искал глазами светлый плащ с поясом и темную шляпу. Маловероятно, чтобы убийца остался в этой одежде; ее описание дано во всех утренних газетах. Теперь убийство на улице Попенкур окончательно связалось с делом об ограблении. Газеты пространно рассуждали о роли уголовной полиции и о вчерашних допросах; были опубликованы и фотографии четверых арестованных. В одной из газет под снимком матроса Демарля в шляпе и плаще стояла подпись: «Убийца?»

Толпа перед домом была разношерстной. Здесь стояли те, кто явился отдать покойному последний долг и теперь ждал минуты, чтобы занять место в погребальном кортеже. У края тротуара находились в основном обитатели острова: привратницы и торговки с улицы Сен-Луи-ан-л'Иль.

— Такой милый мальчик! И такой застенчивый! Когда входил в магазин, обязательно приподнимал шляпу.

— Вот если бы только стригся малость покороче. Родителям — они ведь такие элегантные люди! — следовало сказать ему. Это отдавало дурным тоном.

Время от времени Мегрэ и Лапуэнт обменивались взглядами, и комиссару пришла в голову нелепая мысль: будь Антуан Батийль жив, с каким удовольствием потолкался бы он со своим микрофоном в этой толпе! Впрочем, будь он жив, толпы, разумеется, не было бы.

Подъехал катафалк и встал у обочины; позади него пристроились другие машины. Неужели в церковь Сен-Луи-ан-л'Иль, находящуюся в двухстах метрах, они поедут, а не пойдут?

Служащие похоронного бюро первым делом вытащили венки и букеты цветов, которыми украсили не только катафалк, но и три стоящие за ним автомобиля.

Среди ожидавших была еще одна категория людей, которые стояли отдельными группками — персонал фирмы «Милена». Многие девушки и молодые женщины были красивы и одеты с элегантностью, выглядевшей на утреннем солнце чуть-чуть агрессивно.

По толпе прошло движение, словно по рядам пробежала волна, и появились шестеро мужчин, несших гроб. Как только его задвинули в катафалк, из дому вышла семья покойного. Впереди шел Жерар Батийль с женой и дочерью. Лицо у него было осунувшееся, помятое. Он ни на кого не смотрел, но, казалось, удивился такому количеству цветов. Чувствовалось, что мыслями он где-то далеко и едва ли отдает себе отчет в происходящем. Г-жа Батийль держалась более хладнокровно, хотя и она несколько раз приложила платочек через легкую черную вуаль, закрывавшую ей лицо. Мину, которую Мегрэ впервые видел в черном, казалась еще выше и худощавее; она единственная обращала внимание на то, что происходит вокруг. Фотокорреспонденты, на этот раз настоящие, сделали несколько снимков. Из дому стали выходить тетушки, дядюшки, более отдаленная родня и, конечно, высокопоставленные служащие косметической фирмы.

Катафалк тронулся, за ним двинулись машины с цветами, следом пошли родственники, друзья, студенты, преподаватели и, наконец, соседи-коммерсанты. Часть зевак по мостам Мари и Сюлли направилась домой, другие проследовали к церкви. Мегрэ и Лапуэнт присоединились к последним. Пройдя немного, они увидели на улице Сен-Луи-ан-л'Иль толпу людей, которых не было на набережной Анжу. Церковь была уже почти полна. На улице слышался низкий рокот органа; гроб внесли в церковь и поставили на возвышение, усыпанное цветами. Многие остались снаружи. Служба началась при открытых дверях; солнце и утренняя свежесть проникали в церковь.

— Pater noster[6].

Преклонных лет священник, махая кропилом, обошел вокруг гроба, потом принялся кадить.

— Et ne nos inducat in tentationem[7]…

— Amen![8]

Ван Амм продолжал трудиться.

— Какое кладбище? — вполголоса спросил Лапуэнт, наклонившись к уху комиссара.

— Монпарнасское: у Батийлей там фамильный склеп.

— Мы поедем?

— Пожалуй, нет.

У церкви за порядком следили многочисленные полицейские. Ближайшие родственники сели в первую машину. Затем расселась более дальняя родня и сотрудники Батийля; многие друзья семьи спешили к своим машинам, протискиваясь сквозь толпу. Ван Амм в последнюю секунду влез в маленький черный полицейский автомобиль, который ждал его в удобном месте. Толпа понемногу редела. На улице осталось лишь несколько небольших групп.

— Можно возвращаться, — вздохнул Мегрэ. Обогнув сзади собор Парижской Богоматери, они зашли в бар на углу Дворцового бульвара.

— Что будешь пить?

— Белое вувре.

Слово «вувре» было написано мелом на витрине бара.

— Я тоже. Два вувре!

Около полудня в кабинете Мегрэ появился Ван Амм со снимками.

— Я еще не закончил, но мне хотелось показать вам кое-что уже сейчас. Мы втроем рассматривали снимки в сильную лупу, и вот что меня сразу поразило…

На первом, сделанном на набережной Анжу, виднелась лишь часть туловища и лица, поскольку в кадр влезла женщина, пытавшаяся протиснуться в первые ряды. Тем не менее на фотографии можно было четко различить мужчину в светло-бежевом плаще и темной шляпе. На вид ему было лет тридцать. Лицо неприметное; казалось, он хмурится, словно что-то рядом его раздражает.

— Вот снимок получше.

То же лицо, но уже увеличенное. Довольно пухлые, словно надутые губы, взгляд застенчивый.