Мегрэ и его мертвец

— Разрез был сделан позднее, чтоб создалось такое впечатление. Ведь в помещении — дома или в ресторане — человек плащ не надевает. Когда эти люди решили испортить плащ, они хотели внушить нам, будто убийство произошло на улице. И раз они не поленились это сделать…

— …то выходит, что преступление было совершено в помещении, — закончил Мерс.

— По той же самой причине они не побоялись доставить труп на площадь Согласия, туда, где никакого убийства и не происходило.

Выколотив о каблук трубку, Мегрэ надел галстук. Еще раз взглянул на манекен: тот теперь еще больше походил на живого человека. Если же смотреть сбоку, когда не видно было лишенное черт лицо, сходство становилось особенно разительным.

— За что-нибудь зацепился?

— Да зацепки-то нет никакой. Правда, в углублении подошвы обнаружил следы довольно специфической грязи. Земля, пропитанная вином. Как в деревенском подвале, где только что раскупорили бочонок.

— Продолжай работать. Позвони, я буду у себя в кабинете.

Когда комиссар вошел в кабинет начальника уголовной полиции, тот встретил его словами:

— Ну, что известно о вашем мертвеце, Мегрэ?

Так впервые была произнесена эта сакраментальная фраза. Кто-то, видно, известил начальника о том, что с двух часов утра комиссар Мегрэ пытается выяснить личность незнакомца.

— Все-таки они его прикончили? Должен признаться, вчера я был склонен полагать, что вы имеете дело с шутником иди сумасшедшим.

— Я так не думал. Я поверил ему, после первого же его звонка…

Почему? Он бы и сам не сумел объяснить. Но уж наверняка не потому, что человек этот обратился к нему лично. Разговаривая с шефом, Мегрэ невольно поглядывал на залитую светом набережную на противоположном берегу Сены.

— Руководить расследованием прокурор поручил судебному следователю Комелио. Утром они отправляются в институт судебной медицины. Не хотите составить им компанию?

— Какой смысл?

— Вам все же надо бы повидаться с Комелио. Или позвонить. Он довольно обидчив.

Мегрэ это знал.

— Не кажется ли вам, что с убитым свела счеты какая-то банда?

— Не могу сказать. Проработаю эту версию, хотя такого впечатления у меня и не складывается.

В преступном мире не принято выставлять напоказ свои жертвы на площади Согласия.

— Что ж, делайте, что считаете необходимым. Наверняка кто-нибудь скоро опознает его…

— Это бы меня удивило…

Мегрэ испытывал какое-то странное чувство, которое вряд ли бы сумел объяснить. Все как-то увязывалось одно к одному, но стоило попытаться четко сформулировать свои предположения, получалась путаница.

Вновь и вновь мысли его возвращались к жуткой находке на площади Согласия. Выходит, кто-то хотел, чтобы труп обнаружили, причем обнаружили быстро. Гораздо проще и менее опасно было бы, к примеру, бросить тело в Сену, где его смогли бы отыскать лишь спустя несколько дней, а то и недель.

Убитый не был ни богачом и ни общественным деятелем. Заурядный обыватель.

Но если кто-то хотел, чтобы полиция заинтересовалась жертвой, почему он изувечил ей лицо и вынул из карманов все, что могло бы способствовать опознанию?

А этикетку с пиджака не сняли. Очевидно, по той причине, что пиджак из магазина готового платья, такие носят тысячи.

— У вас озабоченный вид, Мегрэ.

— Все как-то не увязывается между собой, — единственное, что мог ответить Мегрэ.

Слишком много деталей противоречило друг другу. И еще одно обстоятельство озадачивало Мегрэ, если не сказать, досаждало. По существу, последней весточкой от него была записка, оставленная в почтовой конторе предместья Сен-Дени. В этой записке бедняк настойчивее всего взывал о помощи. Даже просил Мегрэ предупредить дежурных полицейских, чтобы любой из них смог прийти ему на выручку.

И вот в промежуток от восьми до десяти вечера его убили.

Что же он делал с четырех до восьми? Данными на этот счет комиссар не располагал. Он вспомнил историю с потерпевшей аварию подводной лодкой. Благодаря радио свидетелем ее оказался целый мир. Все явственно слышали сигналы, подаваемые людьми, очутившимися в западне. Перед мысленным взором у всех возникали спасательные суда, снующие взад-вперед над местом трагедии. Затем сигналы стали слышаться все реже и реже. И неожиданно воцарилась тишина.

У неизвестного не было уважительных причин молчать. На многолюдных улицах Парижа, средь бела дня, похитить его не могли. Ранее восьми часов его не убили.

Все указывало на то, что человек этот сходил домой, тем более что надел другой пиджак. Пообедал дома или в ресторане. Причем не торопясь, спокойно, раз успел съесть суп, блюдо из трески и яблоко. Яблоко — оно-то и указывало на то, что он был тогда спокоен!

— Но почему он не меньше четырех часов не давал о себе знать?

Не колеблясь, неоднократно обращался к комиссару за помощью, умолял немедленно пустить в ход полицейский аппарат. Но после четырех часов словно бы изменил свои намерения, решив, видно, не связываться с полицией.

Это встревожило Мегрэ. Его мертвец словно бы оказался не верен ему.

— Ну как, Жанвье?

В дежурке было накурено. Четверо детективов е унылым видом сидели у телефонов.