Мегафон

— Уэстоверский трест… премию? А причем тут Канарелли?

— Вам, вероятно, известно, что Литтенхэм — председатель Уэстоверского треста, а равно владелец нашей газеты?

— Нет, я этого не знал, но предположим, что это так…

— Это не предположение, а факт. И Канарелли держит значительную часть своей наличности в Уэстоверском банке. Не станет же председатель правления банка, только что получивший премию в миллион долларов, допекать своего вкладчика, а? Как вы полагаете?

— Гм… гм… да, конечно. Значит, мне остается лишь написать, что «Паула Эстовиа, девушка-итальянка, исчезла вчера утром из своей квартиры. Там-то и там-то»…

— Если хотите, можете добавить «таинственно»: «таинственно исчезла».

На этом их беседа оборвалась, ибо дверь редакции распахнулась, и на пороге появилась высокая молодая девушка. Она вошла в комнату, оглянулась через плечо и погрозила пальцем:

— Ложись! Останься там, Раджа! Я сейчас вернусь!

Оба сотрудника «Трибуны» смутились. Репортер поднял руку в знак приветствия и натянуто улыбнулся.

— Добрый день, мисс Литтенхэм.

— Мистер Денмарк, — спросила девушка, — когда сдается очерковый материал для воскресного выпуска?

— Очерковый? В четверг, в двенадцать часов.

— То есть вчера?

— Совершенно верно.

Девушка помолчала и повернулась к дверям.

— Чем могу служить, мисс Литтенхэм?

— Спасибо… я просто хотела знать, когда сдается материал.

Она скрылась за дверью.

Редактор и репортер недоумевающе поглядели друг на друга.

— Как вы думаете, слышала она? — спросил редактор.

— Конечно, слышала… что ей сдача номера? Для того и спросила, чтобы дать нам понять, что слышала.

— Ах, чорт! — проворчал репортер. — И надо же, чтоб она здесь работала, в редакции! Ведь у нас, газетчиков, только и утешения, что поговорить друг с другом о том, чего нельзя печатать.

— Что поделаешь! Ее папаша — хозяин.

— Да-а… Ну, дело Эстовиа я совсем похерю.

— Напишите просто, что она исчезла. Знаете, а ведь в этом есть своя хорошая сторона: чем больше жульничают хозяева газет, тем чище и добродетельнее становятся газеты. В недалеком будущем американская пресса будет «лилии невинней и белей».

— А что же станется с нами, газетчиками старого закала?

— Мы увеличим число исчезнувших свидетелей обвинения против клики.

15

При въезде в усадьбу Пайн-Мэнор на Фалхэм-род высятся массивные каменные ворота, прорезанные в длинной кирпичной стене. На воротах надпись: «Частная дорога. Проезд воспрещен». По ту сторону ограды на милю с лишним раскинулось темнозеленое царство сосен.

Мисс Литтенхэм, подъехав к воротам, отпустила такси, сняла сворку с ошейника собаки и пешком направилась к дому.

Огромный дог явно почувствовал себя дома. Мелькая за деревьями черно-белым пятном, он понесся в рощу, столь же изысканно-аристократическую, как и он сам. Мисс Литтенхэм издали следовала за ним. Она думала о своем отце, о его газетах, банках, военных заводах, железнодорожных линиях; об этой финансовой державе, столица которой находилась здесь, где за прохладной тенистой рощей раскинулось поле для гольфа, потом снова шел лесок, и снова открытая лужайка, а посреди нее небольшой искусственный пруд, в котором отражался белый мрамор греческой колоннады. Все это великолепие было зримым результатом деятельности ее отца.

Подойдя к колоннаде, она заметила в траве еще дымившийся окурок сигары. Она крикнула: — Папа! — Потом спустилась на две ступеньки, которые заканчивались мраморной плитой. Девушка попробовала сдвинуть плиту с места, но она не поддавалась. Это окончательно убедило ее, что отец здесь, под колоннадой, в тоннеле, который вел к подземному убежищу, устроенному под прудом.

Отец никогда прямо не говорил ей о назначении этого убежища, но она знала, что он именно там рассчитывал прятаться в те дни, когда народ восстанет и начнет громить Пайн-Мэнор и его владельцев. Она знала, что отец по-настоящему не верил, что ему когда-нибудь придется воспользоваться этим убежищем. Это была просто предосторожность на всякий случай.

Мисс Литтенхэм постучала по мраморной плите и тоном капризного ребенка закричала: — Папа! Да ну же, папа, открой!

Мраморная плита, снаружи казавшаяся совершенно неподвижной, вдруг отодвинулась в сторону, и в отверстии, у основания колоннады, показалось живое продолговатое лицо мистера Меррита Литтенхэма. Финансист посмотрел на дочь с некоторым удивлением.

— То-то мне казалось, что я слышу лай Раджи. Давно ты здесь?

— Всего несколько минут, — улыбнулась Мэри Литтенхэм. — Да это неважно, я непрочь поупражнять свои легкие.

— Но я не слыхал тебя. Надо устроить какое-нибудь приспособление, чтобы человек, находящийся под прудом, слышал все, что происходит снаружи… поставить диктофон… или что-нибудь в этом роде.

— Это же пустяки, папа.

— Да я не про тебя… просто надо довести до конца то, что задумано. Человек всегда должен знать, что его окружает… — Финансист оглянулся по сторонам, видно, прикидывая, где лучше установить звукоусилитель. — А почему ты так рано вернулась? — спросил он.