Мефистон - Властелин Смерти (ЛП)

Квирин останавливается в нескольких шагах от врат. «Смотрите братья мои, — говорит он. — Смотрите». Он говорит почти шепотом, но этот шёпот хорошо слышен в тишине, которая повисла над ротой. Даже те, кто находится слишком далеко, чтобы видеть детали, захвачены магией благоговения, спустившейся на нас.

Что касается меня, то я не чувствую никакого предвкушения. Я чувствую сильное беспокойство. Я остаюсь в той же степени уверенности, что впереди нас ждет ловушка, в какой находится Квирин, предполагая, что мы стоим перед святыней. Я одинок в своих убеждениях. Кастигон и Альбинус, сняв шлемы, пристально смотрят на врата, и есть что-то похожее на поклонение Квирина в выражениях их лиц.

Квирин делает медленный шаг вперед. Потом другой. Он подходит, чтобы коснуться двери. В его движениях нет торопливости. Есть ощущение, что ему неохота ставить точку в этом акте поклонения. Если так, то не потому ли, что какая-то его часть допускает получение доказательства своих ошибок?

Я исследую свои собственные мотивы. Хочу ли я, чтобы Квирин оказался неправ? Нет. Я не ищу себе оправдания. Я точно знаю, что прочёл в течениях варпа. Я знаю, что испытал на борту «Затмения надежды». С той статуей и звёздной картой, корабль был самой очевидной приманкой, какую только можно выдумать. И всё же мы здесь, притащенные, чтобы быть пойманными на крючок, да ещё и улыбаемся, словно нам это нравится. Мы пойманы мерзостью, и вся её суть в полной мере раскроется, едва Квирин отворит дверь.

Квирин касается рукой металла. Всё что он делает — просто дотрагивается. Не прилагая никаких усилий, чтобы сдвинуть огромную массу двери. Нет никакого замка, чтобы взламывать его. Как будто наш путь сюда был настолько полон борьбы, что теперь нас просто наградят объектом наших поисков. Звучит слишком хорошо, чтобы я мог в это поверить. Но дверь открывается. Её делит пополам невидимый шов, две половины распахиваются, впуская нас в самый центр водоворота. Мы переступаем порог.

Я не верю собственным глазам.

Внутри башни одно единственной помещение, уходящее вверх на всю высоту шпиля. Снаружи не было видно никаких окон, но они определенно должны быть, скрытые в элементах архитектуры, поскольку сверху струится свет. Красный свет солнца Паллевона отфильтрован, словно пропущен через витражное стекло, заполняет комнату косыми лучами всех оттенков красного цвета. Эти оттенки не что иное, как вариации пламени и крови: скучное свечение гаснущих углей, ослепляющее сияние огненного шторма, оттенки свежей крови, старой крови, артериальной крови, оскверненной крови. Закрученные в спирали диагонали красного, упирающиеся в то, что лежит на большом мраморном помосте в центре зала.

И что же, во имя Сангвинарной Чаши, на постаменте? Это статуя из золота, серебра и камня, упругого как мрамор, но выглядящего как рубин. Это Сангвиний, запечатлённый в последние мгновения перед своей мученической смертью. Проклятого Хоруса нет здесь, но ощущение его смертельного удара есть, словно наш примарх пойман в вечном падении. Статуя выполнена в натуральную величину. Детальность её поражает. Среди нас нет никого, жившего в день, когда Сангвиний погиб, но наше генетическое наследие закодировано в памяти, и я знаю, все мы знаем, что видим перед собой совершенную копию. Это — Сангвиний. Черты лица — само воплощение благородства. Каждая деталь его брони, робы из карнодона, изгибы крыльев, положение перьев — всё это за гранью понимания. Я ошибаюсь — это не совершенство. Это — реальность. Это самый ужасный момент в истории нашего Ордена, момент рождения «чёрной ярости», воплощённый в искусстве.

Зрелище статуи это удар, с уровнем и масштабом которого никто из Четвёртой роты ещё не сталкивался. Он сокрушительный. Тишина, с которой мы входили в башню — ничто, по сравнению с той, которая накрыла нас теперь. Вся рота заходит в зал, топот ботинок каким-то образом поглощается колоссальной, благоговейной тишиной. Словно все слова закончились, и ничего не будет более сказано впредь.

Это иллюзия, конечно. Обман. Будут ещё слова. И я не приму правдивость этого зрелища. Оно не может быть тем, чем пытается себя провозгласить голосом золота, серебра и крови.

Квирин не испытывает сомнений. Он достиг вершины трудов всей своей жизни. Он широко разводит руки. Ему предстоит нарушить тишину. Он делает это так, как и подобает реклюзиарху Кровавых Ангелов. Он не шепчет. Он отвечает громогласной тишине статуи своим собственным громом. «Братья Четвёртой роты Кровавых Ангелов, — восклицает он, — узрите Сангвиния».

Он падает на колени.

«Сангвиний!» Все голоса сливаются воедино. Эмоции тоже едины — коллективное, всеобщее восхищение. «Сангвиний! Сангвиний! Сангвиний!» Пыл в этих словах, мог бы сотрясать миры. Затем вся рота в унисон следует примеру Квирина и преклоняет колени перед статуей.