Медовый дождь

Дрозд высвистывал. Свистнет и помедлит. Будто прислушивается: так ли свистнул? Ещё свистнет и опять помедлит: так ли отозвалось эхо? И вдруг трель — будто стёклышки посыпались с ёлки! Слышно даже, как язычком прищёлкивает. Рад, наверное, что и свистнуть сумел и эхо отозвалось как надо. Каждый свист — слово. Так прямо свистом и выговаривает: «Филипп, Филипп, Филипп! Приди, приди! Чай пить, чай пить! С сахаром, с сахаром!»

«Кто же этот Филипп?» — думаю я себе.

А дрозд: «Приди, кум! Приди, кум! Выпьем, выпьем!»

И тут на вершину соседней ёлки взлетел дрозд-сосед. И засвистел: «Федя, Федя, Федя! Не хочу, не хочу, не хочу!»

Так вот он кто — кум Филипп!

«С сахаром, с сахаром, с сахаром!» — уговаривает Федя.

А кум Филипп своё: «Не хочу, не хочу, не хочу!»

Так и препирались, пока и в небе, и в лесу не стало черным-черно. Тогда смолкли. Какой уж тут чай — спать пора!

ВЕСЕЛЫЕ СТАРУШКИ

На солнечной скале веселятся крапивницы. Бабочки перезимовали зиму и радуются теплу. Зима свирепой была, её ледяные когти проникли в самые потайные убежища. Не все бабочки выжили. Крылышки у них выцвели и потёрлись. Кто без усов остался, кто без ноги. А у кого от цветных крыльев одни жилки остались, как у высохшего листа. Но пережившие свой век калеки и инвалиды, древние бабочкины старушки всем на зависть весёлые и игривые! Старушки играют в пятнашки!

Весело налетает пятна на спокойно сидящих, дремлющих на припёке. Мелькание крыльев, весёлая суматоха, стайка бабочек штопором ввинчивается в синее небо. Они кувыркаются и барахтаются на струях тёплого ветра. Потом сломя голову кидаются вниз и снова рассаживаются на гладкой нагретой скале. Они игриво поводят обтрёпанными крылышками и расправляют лапками ощипанные усы. Старики и старушки играют и веселятся. Словно и не было позади страшной зимы.

ФЛАЖКИ НА БОЛОТЕ

Неохота вылезать из-под тёплого одеяла!

За окном сырая весенняя ночь. Без того знобит, а тут натягивай ещё скользкие сапоги, задубелую куртку.

— Ну куда тебя несёт? — возмущается во мне нытик. — В чёрное лесное болото? Под сапогами будет булькать вода, засопит и зачмокает хлябь, в глаза будут тыкаться сучья…

А бодрячок хорохорится:

— Подумаешь — хлябь, первый раз, что ли? А вдруг что-нибудь и увидишь!

— Ну и что ты увидишь? — канючит нытик. — Всю весну месишь грязь; всё уже видано-перевидано! Всё расписано по минутам. В два пятьдесят заблеет бекас, в три часа прилетят косачи. В пять десять пролетит над током ворона, в пять тридцать прилетят на болото чайки. Хоть часы проверяй!

— А вдруг? — сопротивляется бодрячок.

— Что «вдруг», что «вдруг»? — сердится нытик. — «Вдруг» только в книжках бывает. А вот ноги будут в засидке мёрзнуть — чай, воды по колено. Спина замлеет, пальцы перестанут сгибаться. И уж это не вдруг, а наверняка!

— Всё так! — вздыхает бодрячок. — И руки, и ноги, и пальцы. И замлеет спина. И чайки прилетят в половине шестого. Пошли!

Я выхожу за дверь и долго стою, приглядываюсь к темноте. Но вот сдвигается туча, и показывается луна. И сразу земля отделилась от неба — можно идти.

Я шагаю мимо деревни. Морозит, грязь под ногами мнётся, как упругий пластилин. Луна поочерёдно вспыхивает в окнах домов, будто в них кто-то зажигает и сразу же гасит свет.

Я иду по болоту, и лунный свет теперь уже вспыхивает и гаснет в лужах… Всё как говорил нытик: и темь, и холод, и хлябь.

Бодрячок хрипло дышит. Потом толкает меня в шалаш и прячет нос в воротник.

Два часа пятьдесят минут. Над головой заблеял бекас.

Три часа. Короткое «па-па-па!» — и рядом уселся косач.

Три часа пять минут. Слышится странное бульканье, будто воду льют из бутылки. Это косач заворковал.

Нытик зевает:

— Я что говорил?

И вдруг…

Бодрячок кричит прямо в ухо:

— Ты только послушай, ты такого ещё не слыхал!

— Тише, тише, — успокаиваю я его. — Может, тебе показалось?

Но я уже знаю: не показалось! Слышатся звуки, которых я ещё не слыхал. Я слушаю и пишу: «3 часа 30 минут. На чёрном болоте незнакомые звуки — будто быстро лопаются пузыри». Как и положено, ровно в пять десять над током пролетела ворона. Ровно в пять тридцать появились и чайки. Но нытик уже не ехидничает.

Вода на болоте золотая от солнца. Кочки в ней — как чёрные камни. И чуть не на каждой кочке — белый флажок! Непонятные белые треугольники, непонятные тихие звуки.

Белые точки то появляются, то исчезают. Так умеют подмигивать солнечные зайчики. Но это не «зайчики», это чибисы. Первый раз в жизни я вижу чибисиные танцы!

Бодрячок хватает нытика за воротник:

— Будешь, будешь скулить? Говорил я тебе «а вдруг»? То-то, Фома неверный!

На каждой кочке — пара. До чего ж они хороши! Зелёные крылья и спинки, снежно-белые грудки и красные ножки, блестящие от росы и солнца.

Он поклонится ей, клювом сорвёт травинку и отбросит её вправо. Она сейчас же — ответный поклон, тоже сорвёт травинку, но отбросит влево. Поклон и травинка, поклон и травинка. Наверное, на счастье бросают: по всему видно, что будет у них тут гнездо.