Мед багульника

Закрываю глаза, почти в отчаянье, и…  и где-то багульник на сопках цветет…  От боли ухожу в другую реальность. Боль не становится меньше, но в этом сумрачном мареве я брожу по сопкам, где цветет багульник, я слышу голос, который звучит не извне, а где-то в моей голове. Этот голос может сказать, что будет дальше, там, где он — будет легче, надо только дойти…

Те, кто вокруг не говорите ничего, не тревожьте, не забирайте меня из зыбкого полусна…

— Давай, просыпайся… На рентген поедем.

Я лежу на животе и не могу не то, что пошевелиться, я дышать от боли не могу.

— Майя, Майечка…  как ты?

Юлька. Наклоняется, ее светлые волосы падают мне на лицо, щекочут щеку.

— Ну, как — очень больно?

Осторожно, осторожно надо дышать, чтоб не застонать, не напугать Юльку, у нее же операция еще впереди. Я произношу то же, затверженное слово:

— Терпиимо…

И вдруг — ее торопливый голос:

— Слышишь, Володя, ты ее слышишь? Вот она, передо мной лежит. Живая…  Говорит, что терпимо. На, поговори с ним. Он уж который раз звонит, с ума сходит…

В ухо мне суется мой же телефон, и тот же вопрос: «Как ты?», звучит теперь из немеряной дали, с острова Визе.

— Живая…

Я плачу и мне окончательно становится нечем дышать.

— Ну давай, давай… так…так…. — почти ликующее интонации врача моего Сергея Петровича, его манящая рука… Артист он, ох, артист, на всем этом казенно-больничном фоне…

И мои кургузые, с закушенной губой, не разбери-пойми какие, пыточные шаги он встречает так восторженно, точно тут прима перед ним адажио станцевала.

— Ты мне пиши, ладно, — слезы у Юльки льются рекой, — Ты мне обязательно пиши обо всем… Что дома скажут о твоей новой фигуре… Как впервые на улицу выйдешь, какое платье себе купишь…

Последнее объятие, всхлип. Операция у Юльки тоже прошла благополучно, правда, лежать ей еще долго.

Но мы живы. Стоим, обнимаемся и плачем, как два солдата-ветерана, намучившиеся войной, но дожившие до Победы.

Наивная чукотская девушка… Я думала, что, уезжая из столицы, платье-то себе я непременно куплю. Я его видела — синее, длинное, в брызгах стразов. Праздничное… Потому что это — первое мое вечернее платье. И оно будет на мне сидеть так же красиво, как на манекене… Я буду ходить и искать его, и найду, и буду мерить, впервые не стесняясь, что продавщица заглянет в кабинку.

А оказалось — у меня нет сил не только на то, чтобы шляться по магазинам — но на такси бы до вокзала доехать…

И последний подарок столицы — жуткая пробка на шоссе, такая, что я испугалась — не опоздать бы на поезд.

— Один вам выход, — жалея, сказал таксист, — Уж вы как-нибудь скрепитесь, и добирайтесь на метро. Тут остановочка всего-то.

… Я всплываю по эскалатору со странным чувством, будто возвращаюсь на землю из небытия.

Глава 10. Пьяный мед

Я еще долго не могла выйти на работу. Ходила по городу, потихоньку оживая. И как же легко в это время набегали на глаза слезы! Могла подойти к дереву, погладить ветку, и заплакать… какое красивое дерево… какая щемящая благодарность высшим силам за то, что осталась жива…

Ведь уходила… но это оказался не уход — репетиция. Напоминание свыше — будь благодарна за каждый прожитый день…

И то, что после всех страданий, я теперь просто — такая как все — это тоже учит смирению.

Наташка позвала меня в кафе — отметить возвращение. Торт, теплый запах крема и ванили… Кофе в тяжелых белых чашках… Бутылка вина…

Я рассматриваю этикетку.

— Знай, наливай… Ты все равно не переведешь, это французский… Майка, Майка… — Наташа порывисто сжимает мне руку неудержимо улыбается.

После третьего бокала в моей немузыкальной душе начинает петь некая нота… Мне трудно это объяснить… Я вдруг начинаю слышать все очень остро… В таком состоянии чуют, как растет трава… Слышат шум волн, разбивающихся о неизвестный остров, и открывают этот самый остров…

Слышат не только голос, но и тоску другого человека — за тысячи и тысячи миль. И зовут этого человека.

* * *

Светила полная луна, и длинные тени лежали на полу комнаты. По одной из теней я, раскинув руки, пробежала как по канату. Та радость, которую сравнивают с пузырьками, поднимающимися в бокале шампанского, жила во мне.

Я включила компьютер, и машина, обычно медлительная, откликнулась мгновенно. Через несколько минут я уже сидела за клавиатурой, и пальцы бежали — куда там Ричарду Дицу… Но писала я как раз ему.