Мечта империи

Император Руфин сидел в таблине за столом из черного дерева и разглядывал противоположную стену, на которой была выложена из драгоценных камней карта Римской Империи. Всякий раз, глядя на нее, Руфин с вздохом отмечал, что император Гостилиан, задумав поместить на стене карту, совершил две ошибки. Первую – полагая, что Империя всегда будет пребывать в своих прежних пределах вовеки. Вторую, решив, что мир, находящийся за границами Рима, не должен интересовать императора. Впрочем, Гостилиана можно было понять. Это было начало Второго тысячелетия. Рим был опьянен властью, подаренной ему богами. Он помолодел и походил на юношу, только что получившего огромное наследство. Жизнь начиналось заново. Стоило гладиатору выиграть поединок, и тут же прекратилась чума, грозившая унести половину населения Империи, еще одна победа на арене – и засуха, сулящая голод Италии и Галлии, сменилась обильными дождями. Надо было только уметь желать. Надо было знать, что желать. У Империи все было впереди. Ей было все или почти все по силам.

Ошибку предшественника пришлось устранять наследникам. Постепенно на карте появились золотые накладные полосы – драгоценные шрамы, оставшиеся на месте отпадения от Империи ее провинций. Британия, Африка, Египет, – они отделились, превратившись из подчиненных провинций в союзников. Месопотамия, проникнутая духом зороастризма так в принципе никогда и не была подлинной провинцией Рима. Ее отделение было особенно болезненным. Ибо любой начинающий политик в Риме понимал, что новое независимое царство не скоро станет лояльным к Империи, и Римский орел довольно долго пытался удержать в лапах эту добычу.

Руфин открыл футляр из черного дерева и нажал педаль. Из темноты явился стеклянный глобус, светящийся изнутри слабым светом. От легкого прикосновения руки глобус начинал вращаться, и тогда начерченные на нем разноцветными контурами страны и континенты проплывали перед глазами императора. Руфина тревожили горящие желтым и оранжевым пятна, лежащие на севере и востоке. Царство готов на границах Борисфена. Царство викингов на Северном море. Московское княжество и Новгородская республика делили земли от северных болот и до устья могучей реки Ра [82]. Они тоже числились в союзниках Рима, но все последнее время с востока приходили тревожные вести. И Руфин не мог понять, что означает этот заунывно воющий опасный ветер, поднявшийся над степями. Где уста, что своим дыханием гонят темные тучи с востока? И что означает полет этого урагана для Рима?

Но больше всего волновали императора события, начало которым было положено в далекой Империи Цзинь. Шесть лет назад она перестала существовать и превратилась в Улус Великого Хана. Теперь там воцарился завоеватель, явившийся из суровых пустынь. О нем рассказывали страшные и странные истории. Будто был он вождем какого-то маленького племени, сирота, ничем не приметный, а потом Фортуна улыбнулась ему, и встал он во главе кочевых варваров и повел их на завоевание новых земель. О бесчисленных воинах, мчащихся на низкорослых лошадках без устали день и ночь, ходили легенды. Армия Чингисхана двигалась все дальше, захватывая новую добычу. Могучий Хорезм пал, как крошечное слабосильное царство. Одни утверждали, что людские потери исчисляются сотнями тысяч, другие – миллионами. Руфин подозревал, что погибших боятся считать. Император пытался успокоить себя тем, что странные и страшные события происходят вдалеке от Римских границ.

Но императору так и не дали сосредоточиться и подумать. Как всегда. Дверь отворилась, и в таблин вкатился толстячок в плохо уложенной тоге. Под мышкой гость держал металлический футляр и кожаную папку. Войдя, академик Трион небрежно махнул рукой, будто отгонял мух, а не приветствовал самого императора Рима, и без приглашения засеменил к глубокому кожаному креслу. Руфин давно привык к его манерам, или, если сказать точнее, к отсутствию всяких манер у своего гостя. Перед ним был главный физик-теоретик и президент Физической академии Гай Валерий Трион, римский гражданин во втором поколении, человек, одаренный многими талантами.

Первым делом гость извлек из кармана отливающий серебром небольшой футляр и поставил на стол. Хитро подмигнув императору, Трион повернул тумблер, и комната наполнилась неприятным треском. Звук становился все тоньше, пронзительнее и наконец исчез.

– Ну вот, теперь можно говорить, – улыбнулся гость, отчего лицо его сделалось одновременно и хитрым, и глуповатым: он, как ребенок, радовался своей проделке. – Ни боги, ни гении нас теперь не слышат.

– Что нового? – Несмотря на заверения гостя, Руфин все равно невольно понизил голос.

Ибо по странному блеску в глазах Триона понял, что тот явился к императору не с пустыми руками.

– Получилось, – выдохнул Трион. – Сегодня. Когда я понял, что дело сделано, то ощутил себя богом!

– Все прошло удачно?

– О да! Один человек пострадал, но это мелочь. Все хорошо. Реакция пошла.

Руфин решил, что пострадавший отделался парой царапин. Никогда в жизни он так не ошибался.