Даже благочестивая Ядвига удерживала, пока была жива, занесенную над ними руку властительного своего супруга. Одна только Анна Данута, изведавшая от них жестокие семейные обиды, ненавидела их всей душой. И вот, когда аббат спросил ее о Мазовии и ее делах, княгиня начала горько жаловаться на орден: "Какие дела могут быть в княжестве, у которого такие соседи. Как будто мир: обмениваются посольствами и письмами, а между тем нельзя быть уверенными ни день, ни час. Кто вечером на границе ложится спать, тот не знает, не проснется ли он в оковах, или с острием меча у горла, или с пылающим потолком над головой. От предательства не обеспечивают ни клятвы, ни печати, ни пергаменты. Ведь так было под Злоторыей, когда во время полного мира князь был взят в плен. Меченосцы говорили, что этот замок может угрожать им. Но ведь замки строятся для обороны, а не для нападения, и какой же князь не имеет права строить или перестраивать их на собственной земле. Ордена не умилостивит ни слабый, ни сильный, ибо слабого они презирают, а сильного стараются ослабить. Кто сделает им добро, тому они отплачивают злом. Есть ли на свете орден, который бы получил в других королевствах столько благодеяний, сколько получили они от польских князей, а чем они отплатили за это? Ненавистью, отнятием земель, войной и предательством. И напрасно укорять их, напрасно жаловаться на них самой столице апостольской, ибо они, живя в упорстве и гордости, не слушаются даже папы римского. Говорят, что теперь к родам королевы и к ожидаемым крестинам прислали они посольство, но это только потому, что хотят отвратить от себя гнев могущественного короля за то, что они сделали на Литве. Но в сердцах своих они всегда помышляют об истреблении королевства и всего польского племени".
Аббат слушал внимательно и поддакивал, а потом сказал:
— Я знаю, что в Краков во главе посольства приехал комтур Лихтенштейн, один из братьев, весьма почитаемый в ордене за свой знаменитый род, храбрость и ум. Может быть, вы, милостивая госпожа, случайно увидите его здесь, потому что вчера он прислал мне известие, что, желая помолиться у наших святых, заедет в Тынец.
Услышав это, княгиня опять начала жаловаться:
— Люди говорят, и, кажется, это верно, что вскоре наступит большая война, в которой, с одной стороны, будет польское королевство и все народы, говорящие речью, похожею на польскую, а с другой — все немцы и орден. Говорят, есть об этой войне пророчество какой-то святой…
— Бригиды, — перебил ученый аббат, — восемь лет тому назад сопричислена она к лику святых. Благочестивый Петр из Альвастра и Матвей из Линкепинга записали ее пророчества, в которых, действительно, предсказана великая война.
При этих словах Збышко задрожал от радости и, не в силах будучи выдержать, спросил:
— А скоро это будет?
Но аббат, занятый княгиней, не расслышал, а может быть, сделал вид, что не расслышал вопроса. Княгиня же продолжала:
— Радуются и у нас этой войне молодые рыцари, но старшие, более рассудительные, говорят так: "Не немцев боимся мы, хотя велико их могущество и гордыня, не копий и не мечей их, а боимся мы святынь орденских, ибо против них ничто всяческая человеческая сила".
Тут Анна Данута со страхом взглянула на аббата и прибавила тише:
— Говорят, есть у них подлинный крест Господень: как же воевать с ними?
— Им прислал его французский король, — отвечал аббат.
Наступило молчание, а потом заговорил Миколай из Длуголяса, по прозванию Обух, человек бывалый и опытный:
— Был я в плену у меченосцев и несколько раз видел процессию, в которой носили великую эту святыню. Но, кроме того, есть в Оливском монастыре множество других величайших реликвий, без которых орден не достиг бы такого могущества.
Тут бенедиктинцы повернулись к говорящему и с большим любопытством начали спрашивать:
— Расскажите, какие же это реликвии?
— Есть у них кусочек одежды Пресвятой Девы, — отвечал пан из Длуголяса, — есть коренной зуб Марии Магдалины и угольки от неопалимой купины, в которой сам Бог Отец явился Моисею, есть рука святого Либерия, а костей других святых — и на руках, и на ногах пальцев не хватит, чтобы пересчитать…
— Как же воевать с ними? — со вздохом повторила княгиня. Аббат нахмурил высокий свой лоб и, подумав с минуту, ответил так: