Меч Виланда

Он крепко спал на своей койке. Виланд вложил меч в его руку, и я отлично помню, как молодой человек, не просыпаясь, схватил эфес дивного оружия. Потом Виланд вошел в часовню, сделал по плитам ее пола столько шагов, сколько осмелился, и бросил все свои кузнечные инструменты – молоток, клещи и скребки, – показывая, что он навсегда покончил с ними. Тяжелые орудия упали на пол, зазвенели, точно броня; заспанные монахи сбежались в часовню; им показалось, что на монастырь напали французы. Раньше всех прибежал послушник; он размахивал своим новым мечом и выкрикивал саксонский военный клич. Увидев кузнечные инструменты, монахи изумились, но Гуг попросил у них позволения заговорить, рассказал, что он сделал с фермером, что сказал кузнецу и как, несмотря на свет в дортуаре, нашел в своей постели чудесный, покрытый рунами меч.

Сперва аббат покачал головой, но скоро засмеялся и сказал послушнику:

– Сын мой, Гуг, я и без знака языческого бога понимал, что ты никогда не будешь монахом. Возьми свой меч, храни свой меч и уходи со своим мечом; но будь так же кроток, как силен и вежлив. Мы же повесим перед алтарем кузнечные инструменты, потому что, чем бы ни был в древние дни кузнец богов, нам известно, что он честно работал ради денег и принес дары матери церкви.

Монахи ушли и снова легли спать; ушли все, кроме послушника, который сел на пороге, играя своим мечом. Стоявший около конюшни Виланд сказал мне:

– Прощай, древний; ты имеешь право проводить меня. Ты видел, как я явился в Англию, видишь, как я ухожу. Прощай.

И он стал спускаться с холма, направляясь к повороту реки подле Большого Леса; теперь вы называете его Глухим Углом; Виланд шел к тому самому месту, где он впервые пристал к земле; я слышал еще некоторое время, как он шуршал в чаще, потом все стихло. Вот так это случилось.

Ден и Уна глубоко вздохнули.

– А что же было потом с Гугом? – спросила Уна.

– И с мечом? – спросил Ден.

Пек посмотрел на луг, который, спокойный и прохладный, расстилался в тени Холма Пека. В траве крякал коростель; в ручье прыгали маленькие форели. Из ольховой чащи вылетела большая белая ночная бабочка и покружилась около детских головок; легкая дымка тумана поднялась над ручьем.

– А вы действительно хотите знать это? – спросил Пек.

– Да, да, – ответили дети. – Ужасно хотим.

– Отлично. Я обещал вам, что вы увидите то, что увидите, и услышите то, что услышите, хотя бы это случилось три тысячи лет тому назад; но теперь, мне кажется, если вы не пойдете домой, ваши домашние будут вас искать. Я провожу вас до ограды.

– А ты будешь здесь, когда мы опять вернемся? – спросили брат и сестра.

– Конечно, коне-ечно, – ответил Пек. – Я уже пробыл здесь довольно долго. Только погодите одну минутку.

Он дал каждому из детей по три листика: один дубовый, другой тисовый, третий терновый.

– Покусайте их, – сказал Пек, – не то, пожалуй, вы станете дома болтать о том, что видели и слышали, и – если только я знаю людей – ваши родители пошлют за доктором. Кусайте же.

Брат и сестра стали грызть листики и пошли рядышком к ограде усадьбы. Подле калитки стоял их отец.

– Ну, как шло представление? – спросил он.

– О, чудесно, – ответил Ден, – только позже мы, кажется, заснули. Было так тепло и тихо. Ты не помнишь, Уна?

Уна покачала головой и ничего не сказала.

– Понимаю, – сказал отец и продекламировал стихи: «Поздно вечером Кильмени пришла домой; она не могла сказать, где была, и не помнила, что видела». Но почему ты жуешь листики, дочка? Из шалости?

– Нет, я делаю это зачем-то, но зачем именно – не могу сейчас вспомнить.

И ни брат, ни сестра ничего не помнили, пока…

Сноски

1

«Сон в летнюю ночь», комедия В. Шекспира. Перевод А. Л. Соколовского.