Меч мёртвых

Одноглазый остался сидеть. Не бросил ни ковшика с пивом, ни только что надкусанного, курившегося сдобным запахом пирожка. Лишь не спеша повернулся спиной к столбу, чтобы не схватили и не ударили сзади, и подобрал под себя ноги: сразу вскочить, если вправду замыслят напасть, и удержаться чтоб, если затеют вышибить скамью из-под сидящего…

– Он… кожаная, вишь… и батюшку твоего спрашивает, – сбивчиво объяснял Крапиве ватажник.

Боярская дочь к тому времени свежим пивом полакомилась от души, но не охмелела. Глотала, словно простую водичку. Такое часто бывает, когда тяжко потрясён человек: сколько ни пои – не пьянеет, порежь – боли не ощутит… От слов ватажника у неё опять вся краска сбежала со щёк. Рысью взъярённой прыгнула к чужаку и меч приготовила для расправы:

– Ты!.. Что над батюшкой моим учинили, тати полнощные?!..

Длинный клинок светился и подрагивал, изготовленный для стремительного косого удара. Вертанётся Крапива – и полетит с плеч безобразная одноглазая голова! Варяг, однако, не двинулся. И грозной девки, похоже, не очень-то убоялся. Он ответил:

– Если ты Сувору Несмеянычу дочерь, то я тебе не друг и не враг…

– А чего ради пытать взялся, где сыскать его?..

Он откусил пирожка, отхлебнул из липового ковшика. И невозмутимо отмолвил:

– А спросить хочу, сколько на небе звёзд.

Крапива – иначе не скажешь – взревела медведицей:

– Немедля сказывай! Убью!..

И вовсе наметилась бить, но бесстрашно вмешался хозяин – богатый гость Кишеня Пыск. Шагнул между ними и собой заслонил чужака, отводя от него девкин меч:

– Ты, государыня моя Крапива свет Суворовна, вольна казнить его или миловать, но, не прогневайся, не в дому у меня. Этот человек у моего огня согревался, под моим кровом с Божьей Ладони хлебушко брал. Убить хочешь его, поди сперва со двора. Или мою кровь сначала пролей…

Крапива аж зубами заскрипела… Однако опамятовалась, остыла. Опустила меч, со стуком вдвинула в ножны. И пошла прямо к двери, более не присаживаясь за стол. Даже не покосилась на оставшееся угощение. Кмети, переглянувшись между собою, подобрали с деревянного блюда по пирожку да и потянулись за нею. Они бы посидели у Кишени ещё, так ведь и посестру бросать не годится…

Когда дверь за ними закрылась, купец остался наедине с одноглазым и с молодым ватажником, приведшим беспокойного гостя. Хозяин и работник, конечно, не радовались случившейся ссоре и не благодарили судьбу, направившую к ним пришлеца. Однако Правда для Кишени Пыска была не пустой звук, и он вновь подошёл к варягу:

– Ты бы, добрый человек, поберёгся… Это Рюриковичи, и они уж дождутся, пока ты с моего двора на улицу выйдешь!

Тот молча кивнул – дескать, спасибо. Но кивнул довольно рассеянно, словно к нему весь сыр-бор не больно и относился. Дожевал румяный пирожок и спросил:

– А не скажешь, богатый гость, где мне всё-таки воеводу Сувора Щетину сыскать?..

Кишеня присел на скамью:

– Так ты вправду, что ли, не ведаешь, о чём весь город толкует? Или надо мною посмеяться решил?..

Гордая Крапива отказалась посылать в детинец за помощью.

– Пятеро нас! – устыдила она побратимов. – Нешто не скрутим?.. – И посулила: – Пускай только покажет личико светлое…

Они стояли в распахнутых воротах, держась по ту сторону границы двора, закрывая выход на улицу. Улицы в Ладоге были широкие, да и дворы не маленькие. Люди привыкли строиться широко – особенно же в последнее время, после вокняжения грозного Рюрика, когда, кроме самого князя, бояться стало вроде и некого. Вот и Кишенин двор был изрядно просторен, но оттуда, где стояли пятеро кметей, виден был почти весь. Оставались, конечно, какие-то щели для бегства, но Крапива и парни нутром знали – одноглазый ими не воспользуется. Не станет удирать по-воровски, через тын. Не тот человек.

Ждать пришлось долго… Кто-то из Крапивиных сотоварищей начал вслух рассуждать, как, наверное, их недруг без совести убирает в брюхо ту снедь, которую они сами из-за него же оставили. Купцовы ватажники, домочадцы и челядь, до последних рабичичей, неудержимо лезли во двор. Откуда – неведомо, но про то, что в гостиный дом припожаловал один из тех, «кто под кожаными личинами послов новогородских с Сувором… ой, Крапива, не бей!..» – уже прознала половина уличан, и взглянуть, как истребляют разбойника или тащат его на княжеский суд, пожелал каждый. Сама мстительная дочь боярская себя посмешищем чувствовать уже начала, когда дверь наконец бухнула. Крапивин недруг явил себя во дворе.

Если она что-нибудь ещё понимала, он был свéдомый воин. Не удивился, что ждут его и что собралось столько народу. Посмотрел туда и сюда, покачал из стороны в сторону головой. Не напрашивался, мол, на драку, но коль вынуждаете…

…И шагнул прямо к коням, чуявшим напряжение в людях и беспокойно топтавшимся возле крылечка. Подошёл – да и, худого слова не говоря, изловил под уздцы серого красавца Шорошку!..